В варьете стоял сигарный дым и галдёж. Падижон провёл Шарля и Кати на балкон. Оттуда они увидели, что зал почти полон. На сцене, за трибуной стоял толстяк в клетчатой жилетке. Его усы торчали вверх, пенсне блестело, сам он стучал молотком по столу:
— Господа! Господа! Внимание! Внимание!
Шум поутих.
— Сколько народу…, — шёпотом с удовольствием удивилась Кати: — Какие все важные.
— Сливки общества, — восхитительно подтвердил Падижон, затем для пущей убедительности поднял указующий перст-сардельку вверх: — Элита!
— Итак, господа, сегодняшний лот.  Работа неизвестного художника. Натюрморт.
— Что? Почему неизвестного? – спросил Падижона Шарль.
— М-м-м…, — протянул Падижон, подняв брови.
— Почему натюрморт? – никого спросила Кати, пожав плечами.
Толстяк указал молотком на квадратную картину в деревянной рамке, стоявшей рядом с ним на пюпитре:
— «Миндальные палантины».
— Какие ещё… палантины? – пальцы Шарля впились в перила балкона.
— Стартовая цена миллион франков.
— Ах! – вырвалось у Кати.
Шарль напрягся, думая, что ослышался. Падижон высморкался.
— Шутка! – сказал толстяк и тут же громко расхохотался: — Ха-ха-ха-ха! Простите. Прошу, господа!
После недолгого молчания кто-то поднял руку и крикнул из зала:
— Ы!
— Так, — подхватил аукционист: — Месье с тростью в третьем ряду Ы!
— У!
— У! Джентльмен справа.
— Ху!
— Ху, сеньор в вельветовых кальсонах раз.
— Мэ.
— Мэ! Великолепно, синий галстук в девятнадцатом ряду слева, раз! Мэ, два!
— Зю!
— О-о! Зю! И вновь месье с тростью, я вижу, Вы знаете толк в вещах!
— Ё!
— Ё! Неслыханно! Ё, раз! Ё, два! Ё,…
— Жо!
— Жо! Элегантный месье с прекрасной спутницей, раз! Жо, два!
Шарль украдкой посмотрел на Кати, она внимательно вглядывалась и прислушивалась, вытягивала шею, пытаясь разглядеть людей в зале.
Шарль повернулся к Падижону. Падижона рядом не было. Кати крепко схватила руку Шарля:
— Боже мой! Её покупают! Её покупают, Шарль!
У Шарля зарябило в глазах.
— Ойч, три! Продано!
Молоток клетчатого толстяка ударил по трибуне.
— Поздравляю, месье в розовом банте!
— Браво! Браво! – кричали из зала, когда на сцену забрался старик, вырвал картину из рамы, свернул, сложил в карман и, так чтоб было слышно даже на галёрке, поинтересовался: «А где здесь туалет?» и пояснил: «Теперь есть с чем туда сходить». Зал залился раскатистым смехом и аплодисментами, ведущий аукциона вытирал слёзы с глаз.
Теперь рядом не было и Кати. «Я не заметил, как она ушла», подумал Шарль. Он встал и, пошатываясь, стал спускаться. «Что это? Я сплю? Я в бреду? Или я умер?». Со стороны гардероба раздался знакомый заливистый смех. Шарль увидел, как Падижон, причмокивая, целовал Кати локти, а та, озираясь по сторонам, прятала в сумочку свёрток.
— Чудесно, — шептал Падижон: — Чмок. Волшебно! Чмок. Невероятно! Чмок.
— Вы меня всю обслюнявили.
— Необходимо повторить! Чмок. Успех колоссальный! Чмок.
Падижон сделал фуэте и припал на колено.
Шарль развернулся и направился к выходу. Он шёл, ничего не видя. Только в голове звучало: Миндальные палантины. Чмок. Зю! Чмок.

Шарль и Кати шли по брусчатой мостовой. Кати держала Шарля под руку, положив голову ему на плечо. Тёплый мартовский ветер слегка колыхал её завитки у розовых ушек. Её лицо можно было назвать счастливым.
Шарль был, напротив, сосредоточен, хотя детский взгляд выдавал его волнение.
Они остановились напротив здания театра варьете.
— Всё-таки странно, что аукцион будет проходить именно здесь, — сказал Шарль.
— Ах, милый, не всё ли равно где? Я так рада за тебя!
— Да. Знаешь, мне и самому не верится. Неужели мои работы, наконец-то, начнут приносить дивиденды. Да и купит ли их кто-нибудь?
— Конечно, — Кати поцеловала его в бородатую щёку: — Ты ведь гениален. Я всегда твердила тебе об этом. Теперь об этом узнает весь Марсель, а впоследствии и весь мир.
Столь восторженный оптимизм вдруг передался и Шарлю, в его воображении поплыли картины, как его принимают лучшие дома, ему заказывают портреты самые знатные семейства и даже короли, как он с Кати совершает кругосветное путешествие на белоснежном паровом корабле, и она в том белом платье о котором так мечтала, и они будут жить в большом доме в Ницце, его работы выставляют в Лувре, Метрополе, Эрмитаже…
— Месье Шарль! О, Кати, Вы очаровательны! – к ним подбежал Падижон: — Месье Шарль, я Вас заждался. Торги начнутся с минуты на минуту. Я вижу, Вы взволнованны. Да и я, чёрт побери, тоже взволнован не меньше Вашего. Каких трудов стоило созвать столь именитую публику.
Тучный, но ловкий Падижон кружился вокруг Шарля и Кати, не переставая жужжать:
— Какие люди! Какие люди! Эстеты! Истинные ценители! Но самое главное – состоятельные! Ах, да, — Падижон замер на месте, глядя Кати прямо в декольте. Кати это смутило, она прикрылась ладошкой.
— А? – очнулся Падижон: — Ах, да! Есть один нюанс, — он подхватил под руки Шарля и Кати, повёл к дверям: — На торги выставляют только одну картину.
— Одну? Но почему? – почти отчаянно изумилась Кати.
— Таковы условия организаторов.
— А разве Вы…
— Я всего-навсего посредник.
— Какую? – единственное, что спросил Шарль.
— «Палантельские миндианы».
— Ах.
— Идём, — Шарль решительно потащил Падижона и Кати в здание.
— Да! Да-да-да, друзья мои! – высморкался Падижон на ходу, едва успевая за Шарлем и Кати: — Вперёд! К успеху, славе, богатству! Ура!
В этот момент из-за угла вывернул духовой пожарный оркестр и со взмахом концертмейстера заиграл «Марсельезу».
Под эти патриотические звуки Шарль, Кати и застрявший между ними Падижон, торжественно вошли в варьете.

— Ну, и?
— Что «и»?
— И долго мы будем тут ещё сидеть?
— Мня…мня…
— Что мня… мня…! С двенадцати часов дня сидим! В коем веке решили провести литературный конкурс начинающих поэтов! Где поэты, я вас спрашиваю!
— Мня… мня… Зуев….
— Что Зуев?!
— Зуев ответственный за организацию мероприятия мня… мня… Это он выдвинул лозунг: «Хокку в массы!»
— Где  Зуев!
— Я, извините, здесь. Только я не Зуев, я Уев.
— А-а! Ещё лучше! Какого…. Уев… хокку!
— Мня… мня…
— Видите ли, хокку является сейчас наиболее популярным видом стихосложения и учитывая, что оно должно быть коротким, но вмещать смысл…
— Уев! Где хокку? Где поэты? Я, мать вашу, профессор филологии! У меня, на, восемнадцать научных трудов, на, по поэзии южноамериканских племён! Я, сука, из Москвы в вашу Членососовку приехал и сижу тут шесть часов в вашем грёбанном клубе! Где хокку? Где поэты?!
— Мня… мня… неудобно как получилось….
— Неудобно? Неудобно знаешь когда?
— Есть тут один пиит.
— Это ещё кто?
— Это Смачков, наш завхоз. Тебе чего, Смачков?
— Я говорю, есть тут один. С обеда у дверей трётся. Стесняется.
— Так зови скорей! Товарищ профессор ждёт!
— Уфф… Окошко хоть открыли бы, что ли. Душно, невозможно.
— Мня… мня…. Мухи налетят….
— Здравствуйте, товарищ!
— Здравствуйте.
— Представтесь, что Вы нам прочтёте?
— Товарищ профессор, этого не надо. Это Сысоев. Не надо этого, я Вам…
— Сысоев Леопольд Артурович. Учитель биологии в здешней школе.
— Ну, вот! Пожалуйста!
— Не надо этого, товарищ профессор…
— Я прочту вам своё хокку. Хокку, оно же хайку, появилось в Японии в….
— Опустим, опустим. Перед Вами, товарищ Сысоев, солидные культурные люди…
— Не надо этого…
— Ну, что ж. Слушаем Вас. Прошу.
— Кхэ-кхэ… Хокку!
— Не надо бы…
— Тихо!
— Если в публичном доме перестают появляться посетители, надо менять не мебель, а блядей.
пауза.
— Иди отсюда, Сысоев! К ядрене фене! Вы уж простите, товарищ профессор.
— А что… неплохо, неплохо…. Хотя напоминает что-то… Сыровато. Но вполне, вполне… И мысль чувствуется.
— Мня… мня…
— Так! Где этот ваш э-э Сысоев?
— Убёг.
— Догнать! Вручите ему грамоту. Ценный памятный приз – мою книгу «Амазонские бразильяны». С дарственной надписью!
— Э-э…
— Ну, вот! А вы говорите поэтов нет! В нашей стране, понимаешь, каждый не только гражданин, но и, где-то, поэт! А так всё. Счастливо оставаться, товарищи.
— До свидания. Что там, Смачков?
— Утёк наш Леопольд. Не догнал.
— Ну и хрен с ним. Пошли водку пить.

 (посвящается всем сказочникам и сказочницам)

— Мы хотим сказку!
— Чего?
— Сказку! Сказку!
— Чего-чего?
— Сказку они хотят! Ксюшка им всегда сказки на ночь рассказывала, иначе не заснут.
— А-а… Делов-то. Я-то думал… Итак, Колобок…
— Тихо! Какой Колобок! Они все «Сказки народов мира» наизусть знают.
— Тогда…
— И «Тысяча и одна ночь» тоже. Ксюха сама насобачилась им сочинять.
— Мда? Однако… Значит, не заснёте без сказки?
— Не-а.
— Что, и про Мойдодыра, стало быть, знаете?
— Знаем.
— Да, вас так без хрена не сожрёшь…
— Ну, давай, надо сочинять уже!
— Ладно. Э-э… В Тридевятом царстве, Тридесятом государстве жил да, понимаешь, был…
— Не надо. Вот этого вот не надо! В Тридевятом… Тридесятом бе-бе-бе…  сю-сю-сю…
— Ну, пожалуйста, рассказывай сама.
— Так вот. В Бангладеш, служил чиновником некий щучий сын, потрох куриный, по имени Свистни в….
— Да ты что? Они таких слов и не слыхивали! Совсем детей перепугаешь. Смотри, как глазёнки выпучили. Бангладеш! Я сам чуть не обос…
— Ладно! В городе Зарубин, Самарской области…
— А вдруг есть такой город? И кто прослышит? Нас жители прибьют.
— Да… Это аргумент… Я не знаю уже….
— В уездном городе Эн…
— А это уже Гоголь какой-то!
— Ну, братцы, на вас не угодишь. Короче, в Городе Сказочников одна сказочница не пошла, как все воспитанные сказочницы, учиться в Академию Сказочников, а попёрлась работать в парикмахерскую, чтобы вертеть там перед другими сказочниками своей сказочной задницей. Ей ведь очень нравилось, когда сказочники всего Сказочного Города рассматривали её сказочную попу и пускали слюни.
— Что?
— А что? Это же сказка.
— Ах, так! Ты только расскажи ещё, что у этой прекрасной сказочницы, дети, был свой ненаглядный сказочник, но был он не простой сказочник, как все жители сказочного города, а сказочник-алкаш.
— Ну, знаешь…
— И пока наша красивая и умная сказочница вкалывала с утра до вечера…
— Вертела сказочной жопой…
— Этот её сказочник-алкаш, страдавший ко всему прочему слабоумием, очень любил ползать на четвереньках по улицам, ведь так удобнее было заглядывать под юбки каждым встречным… сказочницам.
— Слушай… ты уже…
— Но больше всего на свете наш сказочник-алкаш, кроме заглядывания под юбки, и своих слабоумных рассуждений, которые он, почему-то, называл «мыслями», любил рассказывать чудесные сладкие сказки своей труженице сказочнице, когда (вдоволь наглядевшись) приползал на карачках домой, чтобы пожрать, скрестив руки на брюхе изложить «мысли», поспать, а утром вновь отправиться…
— Ну, хватит!
— Не ори на меня!
— О! Тихо… Смотри, а они ведь заснули.
— И правда. Спят. Попробуй только разбудить! Пошли и мы тоже.
— Пошли.
— А здоровская у нас с тобой сказка получилась.
— Не знаю, как сказка… А жопа у тебя правда сказочная…
— Дурак….
— Уф-ф… иди-ка сюда.
— А мне сказка будет?
— Будет. Только очень, очень, очень ти-хо.
— Мур…

Русская народная сказка)

Жил-был барин, а у него была жена и молода, и собой хороша. Случилось этому барину куда-то уехать далеко; он и боится, как бы жена его не стала с кем блядовать, и говорит:
— Послушай, милая! Теперь я уезжаю надолго от тебя, так ты никаких господ не принимай к себе, чтоб они тебя не смутили, а лучше вот что: кто бы тебе и что бы тебе ни сказывал — отвечай всё: «Нет!» да «Нет!»
Уехал муж, а барыня пошла гулять в сад. Ходит себе по саду, а мимо на ту пору проезжал офицер. Увидал барыню такую славную и стал её спрашивать:
— Скажите, пожалуйста, какая это деревня?
Она ему отвечает:
— Нет!
«Что бы это значило, — думает офицер, — о чём её ни спросишь, она всё: нет да нет!» Только офицер не будь промах:
— Ежели, — говорит, — я слезу с лошади да привяжу её к забору — ничего за это не будет?
А барыня:
— Нет!
— А если взойду к вам в сад, вы не рассердитесь?
— Нет!
Он вошёл в сад.
— А если я с вами стану гулять, вы не прогневаетесь?
— Нет!
Он пошёл рядом с нею.
— А если возьму вас за ручку — не будет вам досадно?
— Нет!
Он взял её за руку.
— А если поведу вас в беседку — и это ничего?
— Нет!
Он привел её в беседку.
— А если я вас положу и сам с вами лягу — вы не станете противиться?
— Нет!
Офицер положил её и говорит:
— А если я вам заворочу подол, вы конечно, не будуте сердиться?
— Нет!
Он заворотил ей подол, поднял ноги покруче и спрашивает:
— А если я вас да стану еть — вам не будет неприятно?
— Нет!
Тут он отработал её прядком, слез с неё, полежал да опять спрашивает:
— Вы теперь довольны?
— Нет!
— Ну, когда нет, надо ещё еть. — Отзудил ещё раз и спрашивает:
— А теперь довольны?
— Нет!
Он плюнул и уехал. А барыня встала и пошла в хоромы. Вот воротился домой барин и говорит жене:
— Ну что, всё ли у тебя благополучно?
— Нет!
— Да что же? Не поёб ли тебя кто?
— Нет!
Что ни спросит, она всё: нет да нет; барин и сам не рад, что научил её.

— Товарищ!
— Да-да?
— Хм… Я Вам ещё не задал вопроса, а Вы говорите мне «да».
— Да.
— Странно это как-то…
— Да?
— Я, пожалуй, пойду.
— Да-да.
— Прощу прощения, за беспокойство.
— Да-да-да.
— Всего хорошего.
— Да?
— Послушайте, Вы издеваетесь?
— Да.
— А-а… меня вдруг осенило…. Вы — еблан?
— Да.
— Вот Вы-то мне и нужны!
— Да?
— Да.
— Да…
— Да!
— Да-да!

Джордж закинул ногу на ногу (Всё-таки Борголли сшил костюм не по размеру, негодяй, экономит на всём. За сто фунтов мог бы и постараться; или я так растолстел? Давно пора прикрыть эту его лавочку по пошиву портков. Чёртовы макаронники).
Итак, Джордж закинул ногу на ногу, неприятно защемило в паху, закурил сигару… (сукин сын, сто фунтов! Мало того, что штаны трут, так и материал, похоже, не из Лондона, а из какого-нибудь Уэльского пригорода).
Он выпустил колечко дыма.
(И в подмышках жмёт. Старая сволочь…. Лучше бы я заказал у Розенблюма. Зачем я только послушал Марджери? «У него дешевле, а Розенблюм берёт в три дорога». На свои наряды она, почему-то, и не думает экономить. А я, первый лорд, пэр Англии, министр иностранных дел, кавалер ордена Виктории, личный импрессарио Её Величества, должен сидеть на заседании и встречать послов в узких штанах, которые того и гляди расползутся…. Ах, кстати…).
Джордж задумался: от того, что он сейчас скажет, зависела судьба Синегальской экспедиции, а значит и Британской империи, а значит и всего мира! Он поёрзал в кресле, но не под натиском пристально и в ожидании глядевших на него пар глаз. Больно кольнуло и сильно зачесалось в неудобном месте. (Сто фунтов! Чёрт знает что такое. Да я бы ему и улицы не доверил подметать. Тысяча чертей, кажется сейчас треснет между ног).
— Итак, джентльмены, — вероятно, усилие приложенное лордом для произнесения этой фразы, послужило причиной того, что раздался громкий звук расходящейся по шву ткани.
Присутствующие не сразу уловили суть происходящего, но неосторожное шевеление лорда Джорджа обнаружило на нём жёлтое нижнее бельё в крупный мак, выглянувшее из образовавшейся пробоины.
— Сто фунтов! Сто фунтов, джентльмены! И не пенса меньше! Старая проститутка….
Те, к кому он обращался, недоумённо переглянулись.
Джордж поднялся, штаны упали.
— Джентльмены, не будет ли из вас кто-нибудь любезен, принести мне пепельницу и рюмочку кальвадоса? Всем спасибо, все свободны.

Всем, кто меня видит, всем, кто меня знает, всем, кто меня любит ЗДРАВИЯ ЖЕЛАЮ!
Пусть с вами будет рядом хороший человек. Это важно.
Что я жду от грядущего года?
Жизнь. Которая и складывается из таких вот моментов.
Искренне прошу прощения кого обижал, кого не понимал своим бездействием.
Бровки домиком, губки бантиком)
Отец Алексий, уж не серчай, но даю заказ тебе на новогоднюю сказку!
Так я напился… давно так не упражнялся. Но нужно мужчине (русскому мужчине) раз в год выплеснуть и растворить накопленный негатив.
Иришка, Кристинка, Ярослава Константиновна, Ксюшка, Оленька, Женька, Сашка, Елена Премудрая, Настёнка!, Татьяна, Машенька (да-да), Соня, Ламия (моя тайная страсть), Римма (ты меня с пелёнок знаешь), Светик-семицветик, Алёнушка, Ферузка!!!, Даша (куда ты делась?), святой Себастьян (уважаемый), Павел (хохлы они тоже люди), Игорёк (где ты?), отец Алексий (кошмарный я критик?)
Всех вас люблю и обожаю! 
Меня упрекали, что мол всех значит никого, это не так.
Спасибо вам всем и хороших дней! 

Так мне эта песенка понравилась....))))
 

Соблюдая живую очередь я и мои спутницы приблизились к источнику звука. Бетонный зарешёченный вольер, по которому взад вперёд ходил возбуждённый лев. Он с явным недружилюбием глядел на пялящихся на него человеков и рычал. Всем опять захотелось ссать. Ну, кроме меня. Я сразу прояснил ситуацию: обитателя клетки разлучили с подругой. Я подошёл к нему и говорю: «Ну, ты чего?». Он пожмурил глазами, мявкнул. «Понимаю», посочувствовал я. Он замолчал, кокетливо повертел мордой, полизал лапу, пожмурился и вальяжно ушёл в «будку». О-о-о! Раздалось по помещению. «За мной, барышни», сказал я и повёл хоровод к выходу.
Всё) 

Опуская всяческие препятствия в виде назойливых мостов и канделябров, мы весьма благополучно оказались на территории зоологического парка. Всем внезапно приспичило ссать. Разумеется кроме меня. Выяснялось, что в зимний период всех (всех) животных «квартируют» в зимних аппартаментах, а именно: в полуподвальных помещениях. Это нормально.
Обойдя обезьян (здесь смутно представляется, как эти сируны устроили революцию), шла длинная орчередь в бункер из которого раздавался дикий рык. Именно туда шла длинная очередь. Преимущественно из тех, корые не говорят по-русски, но ржут по-фински.
Позволю сенбе сделать отступление и рассказать, как пьют водку  финки. 
Из стакана маленькими глоточками...
Не повторяйте это в домашних увсловиях.
Итак, я продвигался в катакомбы из которых раздавался дикий рык и человечьи вопли....