Собрание состоялось как обычно на парковой скамейке около развесистого каштана. С пруда, в котором плескались утки, веяло прохладой, с летней эстрадной площадки доносились звуки духового оркестра.
Мимо скамейки, гогоча и пиная друг друга, прошли курсанты военного училища. Вернее уже не курсанты. Уже офицеры.
— М-да…, — протянул Грюн, провожая взглядом шумную компанию: — Как сейчас помню свой выпуск в пажеском корпусе. Сам генерал-губернатор приезжал.
— Ах, — Зюзя устроилась у Грюна на коленях: — Расскажите, братец Грюн.
— Да, — вяло раздалось из-под скамейки: — Расскажите, братец Грюн…
Пандус, сидевший справа, сделал внимательное (как ему казалось) выражение лица, подперев щёку кулаком.
Грюн выдержал положенную паузу (добив бычок и метко послав его щелчком в урну) и начал:
— Итак, получив кто погоны прапорщика, кто подпоручика, выстроили наш корпус в парадном обмундировании на плацу. Слышим только, как старшие офицеры перешёптываются: «Генерал едет, генерал едет». А у нас вожжа под хвостом. Натурально, трубы горят. Охота свинтить всей компанией и к «Елисееву» на проспект. Но тут, наконец-то, задудел полковой оркестр. Прибыл, стало быть, генерал. Прибыли двое. Сам генерал, и сопровождающий, в чине полковника. Генерал, этак залихватски покачиваясь из стороны в сторону, при поддержке полковника поднялся на трибун. Офицеры все во фрунт. Мы тоже. Тут китель на пузе генерала трескается и пуговица летит аккурат в лоб штабс-капитану Рублёву (нашему воспитателю по истории и географии). Тот краснеет как рак, но виду не подаёт. Мы чуть не сорвались смехом все разом, но тут генерал и начал.
— Ать, вать, ёб, мать, уяки, лядь! – говорит генерал.
— Здорово, молодцы! – говорит полковник, прибывший с генералом.
— Здрав… жела… ваше прев… ство!!! – это мы громогласно.
— Итить, в ур, ёб, мать, из, твою, курш! – говорит генерал.
— Служите славно, как деды наши и прадеды! – переводит, значит, полковник.
— Рады стараться, ваше прев… ство!!!
— И в ду, чтоб ня, бубу, аба дяба, ёб на, шли!
— За веру, царя и отечество!
— Ура! Ура! Ура!
Тут генерал помолчал, повертел головой, словно в недоумении.
— А ну на, ять ать, буба, хули, шли на…, — махнул рукой и пошёл спускаться.
Полковник замешкал, но спохватился:
— Поздравляю вас, господа офицеры!
— Ура-а-а!
Генерала погрузили в бричку. Бричка укатила. Полковник побежал следом.
Ещё с минуту мы стояли смирно, пока первый не опомнился штабс-капитан Рублёв, не ткнул полковника Дорохова (у которого аж усы торчком встали) в бок, тот скомандовал:
— Разойдись!!!
Ну, мы и разошлись. Да не на шутку. На этом, пожалуй, и всё. Остальные подробности не предназначены для ушек юных барышень.
Грюн улыбнулся. Зюзя покраснела:
— Как это мило…
— Весьма…, — промямлилось из-под скамейки.
— А что такое «буба»? – неожиданно спросил Пандус, собрав глаза в кучу.
Грюн смотрел, как утки дерутся за кусок булки, брошенный им мальчишкой.
— М-да, — задумчиво протянул он: — А неплохо было бы сейчас на проспект. К «Елисееву»…

— Итак, джентльмены, сегодня на повестке дня наиважнейший вопрос: узаконивание правил дорожного движения для пешеходов!  — Уинстон Билль отпил из стакана, по залу прошёл галдёж.
— Первое: нанесение линий разметки на все тротуары страны, а так же обозначение мест стоянок. Хочешь стоять — стой, где положено!
Второе: ограничения скорости передвижения. Известно ли вам, сколько несчастных затоптано оголтелыми торопыгами за прошедшие двадцать лет?
Третье: категорический запрет на пользование мобильными телефонами и прочими средствами связи во время движения. Это основная причина столкновений и психических расстройств!
Четвёртое: обязательное страхование всех граждан на случай столкновения.
Пятое: перемещение лиц, не достигших совершеннолетнего возраста только на расстоянии не более трёх футов от его родителя, опекуна и прочих родственных субъектов, обязанных сопровождать данное лицо. Дети, джентльмены, непредсказуемы в своей траектории и это ужасающая опасность для встречного движения!
Шестое: введение предмета «Правила дорожного движения для пешеходов» в учебных заведениях, начиная с начальных школ с обязательным экзаменом с выдачей прав. Только так!
Седьмое: введение системы штрафов за нарушение Правил дорожного движения для пешеходов в двукратном размере по отношению к штрафам водителей транспортных средств. А в особо тяжких случаях вплоть до привлечения к уголовной ответственности!
Восьмое: регистрация и выдача номерных знаков каждому пешеходу. Нагрудных и нажопных!
Ну, и девятое: категорическое пожизненное лишение прав пешего движения лиц, в чьей крови будет обнаружено более тридцати промилей алкоголя!
Требую, решительно требую в необходимом и ускоренном порядке утвердить выше обозначенные пункты и принять на законодательном уровне! Иначе не остановить этот кошмар и хаос на пешеходных трассах и не прекратить поток увечий, физических и психологических травм, возникающих на наших улицах! Я кончил!
Билль высморкался в манишку, надетую на голое тело, порвал листы бумаги, которые он только что прочёл, и начал спускаться с трибуны.
Дверь конференц-зала приоткрылась, просунулась круглая улыбающаяся голова.
— Мистер Билль? – ласково сказал профессор Базель: — Пора на процедуры.
— М-да? – Билль посмотрел на свои наручные часы, которых на нём не было: — Однако! Но, дело есть дело! Ведите меня, мой генерал!
Он засунул в рот клочки своего доклада и отправился строевым шагом за Базелем, противно шлёпая тапками по полу.

— Это шанс, — причитала Даша: — Это очень авторитетные люди, мне стоило больших усилий через Ленку убедить их послушать тебя. Может, оденешь костюм? И ту розовую рубашку?
— Ага. А ещё бабочку и глаза подкрасить?
Даша задумчиво посмотрела на меня:
— Нет. Они, конечно, народ прогрессивный, но тебе это перебор.
— И на том спасибо.
— Ну, что ты такой вялый? Ты не рад?
— Рад…
— Ты что, выпил? – бросилась меня нюхать.
— Да ни в одном глазу. Просто, ты же знаешь, как я не люблю эти… прилюдные экзекуции.
Я живо представил себе, как «авторитетные» снобы, эти жлобы со званиями, членствами, мутными глазами, считающие всех вокруг себя и друг друга ничтожествами и бездарностями, станут лениво слушать, как очередной неудачник будет перед ними, трепеча от почтения, изливаться и извиваться, стараясь произвести впечатление, только чтобы они порекомендовали какому-нибудь такому же жлобу напечатать мелким шрифтом на последней странице рассказ в какой-нибудь местной жёлтой порнушной газетке. Худсовет, блин.
Взгляд удручённо упал на дверцу шкафчика, где была заначена початая бутылка коньяка.
— Только прошу тебя. Очень прошу тебя, не начинай свой рассказ со слова «итак». Хорошо?
Я промолчал.
— Обещаешь мне?
— Так, а где рассказ-то?
— Эх, хорошо бы ты без бумажки продекламировал. Это дало бы больший эффект. С выражением и интонациями, как ты мне рассказываешь. Ну да ты же спутаешься. Ладно, идём?
— Угу.
— Я такая счастливая!
Шкафчик сочувственно скрипнул мне на прощанье дверцей.

В малом зале филармонии собралось человек пятнадцать. Велись беседы, кто-то курил, один очень громко почесал яйца, как раз, когда я предстал перед своими «слушателями». Тут же наступила угнетающе пугающая тишина. Глаза с прищуром и даже с любопытством изучали меня. Толстяк с первого ряда вынул руку из штанов и почесал бороду. Я представился. Погас свет. Я стоял на сцене в луче прожектора. Было видно, как из темноты на меня блестят несколько пар очков. Почему-то сразу вспомнился образ Берии.
Я начал:
— Итак,…
Мгновенно зажёгся свет. Все начали вставать, оживлённо переговариваясь покидать места. Через две минуты не осталось никого.
Только из проёма двери на меня смотрел обречённый, мучительный, наполненный подступившей влагой тёмный взгляд Даши, начавший немой диалог.
«Я же просила. Я умоляла тебя.»
«Прости.»
«Как ты мог?»
«Прости, но мой рассказ начинается со слова «итак» и я не мог начать иначе. Иначе это был бы уже не мой рассказ.»
«Ты же обещал. Хотя бы ради меня…»
«И ты бы смогла меня после этого уважать?»
«Ты дурак»
Я улыбнулся.
Но Даша не сказала ни слова. Она, молча, подошла ко мне и обняла. Только кулачки били о мою спину. Потом она шмыгнула носом:
— Пошли домой.

Мы шли под руку по вечерней запорошенной улице. Фонари провожали нас, устилая нам дорогу оранжевыми лучами. А я в полный голос, жестикулируя и изображая голосом персонажей, читал ей свой рассказ.

(ля-минор 4/4)

Вы прекрасны, спору нет
И я могу Вам дать ответ,
Что случится этой ночью,
Если не уйдёте прочь Вы.

А когда мы в ЦУМе пили,
Ушли, а про Вас забыли....

Звон в косичках и в карманах,
Кто хотел бы быть обманут?
И в процессе испражненья
Я признался в преступленьи,

Что когда мы в ЦУМе пили,
Ушли, а про Вас забыли...

 

Мне кукушка скуковала
Жизнь недолгую мою,
Оттого весь век страдаю,
Оттого весь век пою.

Жаркое летнее солнце припекало очень старательно. Запах начинающих разлагаться тел урывками сладко метался у лица.
— Это я, товарищ лейтенант, — рядовой подполз к неподвижно лежащему спиной к брустверу офицеру: — Вот, две фляги нашёл.
— А патроны?
— Пусто, — рядовой устроился рядом, протянул флягу лейтенанту.
Тот сделал два медленных глотка:
— Сейчас бы заварочки и хороший чаёк получился бы. Кипяток есть, — кивнул он на фляжку с горячей водой: — Ну, что там? – он мотнул головой за спину.
— Тишина, — рядовой выглянул за бруствер, всматриваясь в подножье высоты.
— То-то и оно, что тишина, рядовой Носков. Ты ранен что ли? – лейтенант заметил запёкшуюся кровь на волосах рядового.
— А? Нет. Камушками посекло. А Вы? Спина?
— Не, радикулит замучил. Профессиональная болезнь шоферов, программистов и военных. Работа-то сидячая, — пошутил офицер.
Рядовой Носков улыбнулся. Офицер внимательно разглядывал его лицо.
— Тебя как звать-то, рядовой Носков?
— Ваня.
— Ваня… Иван, значит. Знаешь, Ваня, я вот всё думаю… чего мы тут с тобой делаем, а? Ну, я имею в виду, неужели есть какая-то судьба? Неужели мы ничего не решаем? И всё заранее расписано. Родился, жил и умер. Программа. Может мы и в самом деле биороботы, способные оставлять после себя потомство. Таких же биороботов, которые так же… Но ведь у любого робота должна же быть какая-то функция. Не может же быть робот, созданный только для того, чтобы делать себе подобных. Какое же предназначение у нас? Обслуживать Землю? Так мы же только засираем её. Корёжим. Используем как карьер по добыче её нутра. А, знаешь, кого мы больше всего напоминаем? Компьютерных ботов. Симсы. А нами играют. И нет никакого Гулливера…
— Не знаю как насчёт Гулливера, — после длительной паузы сказал Иван: — А то, что из двадцати восьми двадцати шести уже нет, это я знаю точно. Ни Лёхи, ни Серёги, ни Купца, ни Самары…
— М-да, Ваня, зришь в корень.
Вдруг со всех сторон ввысь над их головами взлетели и стали разрываться сигнальные ракеты.
— Что это, товарищ лейтенант?
— А это, Ваня, пиздец, — необычно спокойно ответил лейтенант.
Салют прекратился. Внизу в зарослях зашипели динамики. Голос громко и довольно дружественно заговорил:
— Сердечно поздравляем гвардии лейтенанта Николая Викторовича Тацевского с наступившим двадцати пятилетием! Желаем ему счастья, здоровья, прожить ещё двадцать пять раз по столько! Эта замечательная песня звучит для Вас, Николай!
Раздался треск, и со всех сторон полилась «На сопках Маньчжурии».
— Хм, — нахмурился гвардии лейтенант Тацевский: — Очень мило. Сегодня какое число, Ваня?
— Э-э…
— А я и забыл. Вот же. Родился и умер в один день. Странно как-то. Будто и не жил…
— А?
— Да не ссы, Ваня. Пошутил я. И Гулливер есть, и Мюнхгаузен на Луну летал, и Машка твоя тебя дождётся. К бою! Твой сектор от леса до речки, мой от речки до скалы.
— Есть! Только это…
— Что?
— Это… ну…
— Что опять не слава Аллаху? По большому, что ли, отлучиться? Отставить! Приказываю делать в штаны.
— Да нет. Нет никакой Машки.
— Какой ещё Машки?
— Ну, Вы сказали, Машка меня ждёт. Так нет Машки.
— А кто есть?
— Никого…
— Нет, Ваня, так не бывает. Обязательно кто-нибудь кого-нибудь да где-нибудь ждёт.
— Товарищ лейтенант.
— Ну?
— С Днём рождения.
— … Спасибо.
Под финальные аккорды «На сопках Маньчжурии» от лесополосы стали отделяться силуэты. Со стороны скал, перебежками, не особо прячась, выдвинулась другая группа, растягиваясь в цепь.
Лейтенант проверил, переведён ли автомат на одиночный огонь. Сильно болела спина. Пот лился прямо на глаза. Он начал ловить в прорезь прицела крайнего в цепи. Далековато. Машка его не ждёт, блин…
Тут его цель замерла за камнем, затем резко развернулась и в ускоренном темпе, уже не стараясь быть незамеченным, сиганула обратно в зелёнку. Остальные под шумные возгласы проделывали тот же манёвр.
— Бегут, товарищ гвардии лейтенант.
— Ты слышишь, Ваня?
— А?
— Это ангелы, Ваня, — Николай перевернулся на спину, солнце больно ужалило в обгоревшие щёки. Стрёкот вертолётов приближался.
«И шестикрылый серафим на перепутье мне явился…».
Над высотой в боевом порядке прошло звено Ми-28.
— И тебя, Иван, — тихо сказал лейтенант.

Одно непринятое сообщение:
С Днём рождения, сынок!

— Удивительный факт: чем дороже забегаловка, тем омерзительнее кухня. Вы обратили внимание? – Толстый разговаривал с набитым ртом, то и дело утираясь и без того уже грязной салфеткой.
— В самом деле, — мрачно отозвался Худой, закуривая.
— По сути, вся жизнь состоит из парадоксов. Но, положение обязывает. Хотя я, к примеру, предпочитаю домашнюю пищу. Если Вы попробовали котлетки, фаршированные грибами, которые готовит моя жена… м-м-м… Вы пробовали котлетки, фаршированные грибами, которые готовит моя жена? Почему Вы молчите? Это простой вопрос.
— Нет.
— Как? Вы так часто бывали в моём доме в моё отсутствие, которое удивительным образом совпадало с присутствием моей жены, и она ни разу не угостила Вас своими котлетками? Странно. Впрочем, вероятно вам было не до этого. Вы, вероятно, очень спешили, — Толстый жадно проглотил содержимое фужера: — Да, странная в мире наблюдается тенденция. Как мало мужчин стали интересовать фаршированные котлетки, и как много женщин стали интересовать мужчины, которых не интересуют фаршированные котлетки. Однако не утомил ли я Вас своими кулинарными исповеданиями? Тогда перейдём к делу?
— Как будет угодно.
— Вы, конечно, думаете, что я собираюсь Вас убить? Нет. Это было бы слишком… м… пошло. Обманутый рогатый толстяк бросается с вилкой на своего обидчика. Смешно, ей-богу. В стиле какой-нибудь венгерской оперетки. Дуэль? Тоже нет. Вы явно ловчее и сильнее меня, девяносто процентный исход не в мою пользу. Остановимся на альтернативе. Вы здесь и сейчас в присутствии всех людей, находящихся здесь, занимаетесь любовью (вы ведь не спаривались, как собаки, вы ведь предавались искренней любви, я полагаю) с моей женой; либо же пускаете себе пулю в лоб. Можно в висок или в рот, но непременно чтобы в голову. Что же Вы молчите? Я доходчиво изложил свои условия? – Толстый икнул, поднял брови, изучая хмурое лицо Худого.
— А если я…. отказываюсь?
— Вы хотите сказать, если Вы откажетесь? Вы ведь ещё не отказались. Если Вы откажетесь, и такое не исключено, то я пускаю пулю себе в голову. Здесь и сейчас и в присутствие всех, кто здесь находится. Вот, — Толстый щёлкнул пальцами, к столу подошёл человек и положил на скатерть револьвер: — Ах, да, весьма кстати моя супруга тоже здесь и, как и я, в полной готовности, ожидает Вашего ответа.
Толстый щёлкнул пальцами ещё раз. Другой человек подкатил  тележку для раздачи, накрытую белой простынёй. Толстый скинул простыню. На тележке лежала его обнажённая жена с накрашенным лицом, широко раскрытыми глазами. На горле зияла широкая резаная рана.
— Не правда ли, она прекрасна? М! – он коснулся её руки: — Ещё тёплая.
Худого вырвало прямо перед собой.
— Ну, уважаемый, что за моветон? Это, в конце концов, неприлично. Существует уборная для подобных акций. Ну? Вам лучше? Выпейте бренди. Это хороший, шотландский. Вот. Ну, так? Вы заставляете ждать. Даму. Насколько я понимаю, любимую. Итак? Ваше решение?

— Ах ты дрянь! – крикнул таксист шестнадцатилетней Джуди по прозвищу Вафелька, которая юркнула из его машины и уже на другой стороне улицы показывала ему свой зад, задрав юбку, сопровождая действие неприличным жестом.
— Сам себя обслужишь, старый козёл!
— Ну, попадись мне только! Чёрт бы её побрал, опять влетел на десятку.
Он обнулил счётчик. Из ресторана «Лагуна», возле которого он остановился, раздался выстрел.

— Я достаю свой кольт только в трёх случаях: чтобы зарядить, чтобы колоть орехи и чтобы стрелять. Он заряжен и орехов я не хочу. Но, похоже, мне придётся его достать, если мы не придём к взаимному соглашению, — Мак-Манус по прозвищу Большой Анус, откинул полу своего пальто, не сводя глаз с бармена.
Бармен выстрелил через стойку из двуствольного обреза, одновременно подсчитывая убыток. Мак-Манус отлетел, к сожалению бармена, прямо на стол, разнеся его в щепки, ломая при этом стул, пачкая трудноудаляемой кровью, ещё и успев выстрелить и попасть не куда-нибудь, а в недавно приобретённый самоиграющий инструмент фирмы «Джуд и Ко», доставленный специально из Нового Орлеана с валиками с записями произведений Куля Шпигеля – лучшего исполнителя йодля на всём Западном побережье. Учитывая, что было потрачено ещё и два патрона с картечью, ни кольт с серебряной насечкой и один доллар восемь центов (в последствие обнаруженные в пальто покойного), ни само пальто, ни сапоги, ни даже старый мексиканский мерин Ануса (сожравший ведро ячменя) явно не покрывали внезапно возникшие затраты. Плюс, наверняка, придётся хоронить нерасторопного джентльмена за счёт заведения.
— В чём дело, Бук? – голос проснувшегося и вылезавшего из-под стола шерифа Марва, отвлёк бармена Бука от печального сальдо.
— Чёрт бы его побрал, Марв! И всё из-за какой-то сраной вафли!
— Штраф один доллар, за ругань в моём городе…
— Ещё не лучше. Налей себе выпить, Марв.
— Так что с этой вафлей? Неужели ему не понравились вафли, которые печёт миссис Бук?
— Ещё как понравились, Марв! Он сожрал все. Осталась последняя. Я сам хотел её съесть, но этот гнусный вонючий мул…
— Ещё один доллар…
— …решил сожрать и её. «Вафелька», говорит: «Такая сладенькая. Такая тёпленькая». Я ему: «Не продаётся, мол, и всё тут! Сам хочу эту вафельку». А он давай мне втирать про свой кольт и сколько раз на дню он его достаёт, и сколько раз куда суёт. А я так понимаю: не тренди понапрасну, решил, доставай и стреляй, а не тренди. Ну, я и пальнул.
— Мда, Бук, — сказал шериф Марв поглядывая на лежащую на тарелке вафлю: — Вафли твоей славной Молли буквально сводят с ума. Последняя, говоришь?
Не успел бармен Бук кивнуть и сообразить к чему клонит шериф, шериф выстрелил из своего револьвера в Бука. Бук заметил, как прошившая его пуля разнесла за ним бочонок с виски.
— О, чёрт, — с досадой вымолвил Бук и рухнул, стараясь не задеть чего-нибудь из оставшейся обстановки.
— Ещё доллар, — шериф спрятал револьвер за пояс, перешагнул через конвульсирующего Бука.
Глаза Марва блестели ангельским радужным светом. Он осторожно, двумя руками, только кончиками трясущихся пальцев взял вафлю. Блаженная улыбка вожделения расплылась по его красному лицу.
— Вафелька, — произнёс он неожиданно писклявым дрожащим голосом: — Ням-ням…

Всех люблю)
Честно! 

Да вы итак знаете)

Есть рассказ с таким названием. 
Рассказ от лица мужчины, который приходит под мост, каждый год в дату смерти пятилетней дочери, на то место, где её тело изнасилованное и изуродавонное нашли. 
Он приходит погрустить и выпить.  Вдруг видит там бомжа. Начинает с ним делить выпивку.
Бомж, растаяв и захмелев, начинает в подробностях рассказывать своему незнакомому гостю, что он вытворял  пару лет назад с маленькой девочкой, которая припевала: «Рыбка в озере купалась»....