— Попросила тут меня одна цыпа: «Ой, подержите, пожалуйста, мою собачку, я в магазин на минуточку сбегаю».
Ну, хули, подержу, думаю, может ещё чё перепадёт. Лялька нормальная такая.
Стою, курю. Эта крыса на поводке хлебало раззявила, язык вывалила, на меня смотрит. Полпачки уже скурил, где же эта блядь ходит? Очередь там, что ли, за тампаксами? Кто ж знал, что через магазин проход в соседний двор? Вот и живёт теперь со мной. И таскаю с собой по всюду. А куда мне её? Я ж не чёрт, что б живое существо вот так бросить. Да и привязался к уродине, чё-то. Чё вылупилась, рыбоглазая? Обосралась? Дай жопу подотру. Всё. Пошли домой. Нам ещё с тобой в ночную бомбить. Ладно, пока, увидимся.
— Удачной охоты, мистер Уик.
— Ага. И тебе не хворать. Дези, за мной!
— Иду, послеобеденный моцион совершаю, вдруг пучить начало. Думаю: пёрну хорошенько, оно и полегчает, да так душевно бзданул, с напрягом, что обосрался. Перебор, стало быть, получился. Представляете моё замешательство? Ещё бы! Не шагать же в таком виде по улице, в самом деле. Исключительно невозможно. Вот я в автобус и заскочил, сюда, к вам, значит. Мне буквально одну остановочку. Прошу прощения, сограждане, за причинённый дискомфорт и сердечнейше благодарю за высокое понимание. О, дети Эврипиды и Гомеры, раскройте пламени уста! Ы!
— Ай-яй-яй, а за проезд-то я за всей этой несуразностью и не заплатил! Как неловко получилось.
— Удачной охоты, мистер Уик.
— А? Да-да. Спасибо.
— Если я развяжу тебе рот, ты не станешь кричать, так же?
Девочка закивала.
— Не кричи, пожалуйста, — людоед снял повязку: — Вот умница. И перестань дрожать. Не бойся.
— Вы меня съедите?
— Да. Ну вот, опять! Прекращай! Я же тебя не живьём съем! Я сначала тебя убью. Это быстро и не больно. Просто заснёшь. А если будешь бояться, твоё мясо будет горьким и невкусным, придётся выбросить его или скормить Тишке, а Тишка у меня большой привереда. Он тебе нравится? Нравится. Он всем нравится. Успокойся. Я объясню. Дело в том, что когда человек или животное испытывает страх, то есть находится в состоянии стресса, в организме происходят определённые химические процессы, в кровь выбрасываются адреналин, кортизол, клетки начинают вырабатывать гистамин, всё это попадает в мышечные ткани, понимаешь? Отсюда горечь и жёсткость.
Девочка бесшумно заплакала.
— Не расстраивайся, — вздохнул людоед, вытирая ей слёзы: — В конце-концов, бояться это так же естественно, как радоваться, смеяться, любить, — он немного помолчал, затем щёлкнул пальцами: — Главное — это маринад! Некоторые дилетанты, считающие себя виртуозами кулинарии, отдают предпочтение уксусу, а я добавляю лимонный сок и непременно втираю базилик. Буквально через два часа при комнатной температуре феле приобретает необычайную мягкость и нежность, и даже приглушается горечь. Но тут уже дело за соусом. Чесночный соус с томатами. М-м. Ох, честное слово, напишу свою поваренную книгу! Правда, столько хлопот с издательством и продажами. Однако, разговоры о еде здорово разогрели мой аппетит. Пора заняться ужином.
Людоед встал, насвистывая, накинул белый фартук, достал блестящий тесак.
— Не надо! Мама! — девочка, в попытке освободится от верёвок, упала вместе со стулом на пол.
— Ц, — недовольно цокнул людоед: — Ну, что за капризы… Сегодня такой дивный вечер.
— Что ж, выглядит и пахнет весьма привлекательно, как думаешь, Тишка?
Пёс сидел у ножки стола, терпеливо ожидая, вилял хвостом.
— М-м… Тьфу… Сука…, — людоед поморщившись выплюнул кусок жаркого на тарелку: — Истеричка. На-ка, попробуй.
Тишка с жадностью принялся жевать брошенный ломоть.
— Ну, как?
В ответ доносилось довольное чавканье.
— Эх, надо будет следущую порцию потушить. С баклажанами.
Людоед откинулся в кресле, закурил трубку:
— Вот скажи мне, дружок, кто им виноват, что они идут с незнакомым человеком, неизвестно куда? На что они расчитывают? Мама… Разве мама не учила их так не поступать? Учила, конечно. Но вся штука в том, что сидит внутри них. Они хотят быть съедеными, хотя, возможно сами этого не осознают.
Тишка понимающе рыкнул.
— Да. Мы вершители своей судьбы, хранители своих страстей и пороков. Кто знает, быть может мне свыше была дана способность привлекать жаждущих поедания. Это мой дар. Моё предназначение. Моя миссия. Что? Ты думаешь я болен? Не больше, чем кто-либо, уверяю тебя. Просто я знаю, что я должен это делать. И я это делаю. Ещё? На, мой хороший. Законы мироздания предполагают...
Зазвонил телефон. Людоед недовольно снял трубку:
— Да. Понял. Эксперты уже там? Выезжаю.
Офицер оделся, сунул пистолет в кобуру под мышкой, нацепил на ремень жетон:
— Что смотришь? Сегодня ночуешь один. Похоже, серия вырисовывается. Маньяк в городе объявился. Откуда только такие уроды берутся… Не скучай и не шали, — он потрепал пса по холке и вышел.
Тишка облизнулся и грустно лёг на коврик у двери, сложив голову на лапы.
Как приятно возвращаться домой, где всё по прежнему, где ничто не тронуто развратной рукой и валяется (то есть, лежит) на своих местах, покрытое толстым слоем ожидания. Вот:
Это фонарик. В далёком детстве он выполнял функцию маяка, к которому стремился Отважный Капитан, что объездил много стран, чтобы спасти прекрасную Леди-Лебедь из жадных лап коварного Заратустры, злого волшебника, что обитал в Чёрной башне, где глумился над пленницей и вынашивал свои инфернальные планы.
Вещь раритетная, со знаком качества:
А это. Это же прелесть!
Аккумулятор, батарейка размером с сам фонарик, достижение советской науки.
Маяк погас. Лебедь спасена. Заратустра бежал. Капитан стал майором.
— Лейтенант Рич, прибыл за заключённым №666.
— То есть, как это прибыл? То есть, как это за заключённым?
— Переводится в Тауэр, сэр.
— С какой стати?
— Заключённый Бэзил особо опасен, в связи с возможностью побега, принято решение доставить его в более надёжное место.
— Более надёжное место?! Тауэр? Из моей тюрьмы за тридцать лет её существования не сбежала ни одна муха! Ни одна мышь! Это невозможно. Так что, разворачивайтесь, лейтенант Рич, и топайте туда, откуда, как Вы выражаетесь, прибыли. Своего заключённого я Вам не отдам! За сим не смею задерживать.
— За этот год у него уже 360 эпизодов.
— До свидания.
— Эвтаназия назначена на 15-е число, через три дня…
— Всего наилучшего.
— Приказ губернатора. Прошу ознакомиться.
— М-м…, чёрт знает что. Гренки на сухарях. Уф, ладно. Леди с повозки, мерину проще…
— Сэр?
— Забирайте.
— Джонсон!
— Я, сэр!
— Открывай семнадцатую. Пусть подавятся. Действуйте, лейтенант, да поживее, скоро ланч.
— Я Вас не задержу. А… А где кот-то? То есть, заключённый №666.
— Как это где? А! Джонсон!!! Бэзил! Бэзил! Кись-кись-кись! Проклятье! Красный код! Побег заключённого! Катастрофа…
— Камеры слежениия в вашей богодельне, надеюсь, есть?
— А? Разумеется! Идёмте. Так. Так-так. Вот! Немыслимо…
Сегодня, оказывается, Международный день медсестёр!
От имени, так сказать, и по поручению поздравляем.
— Что-то я не пойму… Вот тут написано: «воспаление верхних дыхательных путей». А что, есть ещё и нижние дыхательные пути?
— Конечно.
— Это как это?
— Подумай сам.
— М-м… Чем же можно дышать снизу… Что за нижние дыхательные пути… Жопа что ли?
— У тебя — да.
Капитан Зелёный фальшиво напевал свою любимую песенку про бабусю и двух гусей. Он был весел, что случалось с ним крайне редко.
— Порядок, — проверил ещё раз автопилот и навигатор: — Через каких-нибудь три недели будем дома. Дома. Как же надоели все эти невыносимые пространственные мытарства, а главное Селезнёвы, папаша с дочкой. Чёрт меня дёрнул заключить договор с Московским зоопарком. Кабы знал, что эта несусветная парочка всегда, везде, на ровном месте найдёт кучу с дерьмом и вляпается в неё, ни за что бы не согласился. Казалось бы, проще пареной репы: смотаться на межгалактический птичий рынок, купить, что надо, и назад. Нет! Клистирные трубки. А всё эта профессорская дочка. В каждый котелок ей, понимаешь, залезть надо! Как только от снурфиков с Альдебарана ноги унесли, одному богу известно. А трандафилы-лизуны? А случай с птицами крок, у которых она разоряла гнёзда? Еле откупились от местной полиции. А шептуны? Вспомнить страшно. А что они устроили в ночном клубе на Альтаире с этим чудовищем Громозекой. Ещё один «профэссор». Вот они — представители науки, элита, мать их! Весь аккредитив прокутили с плавниковыми сосулями из созвездия Гриб (тоже наверное профессорши), пришлось животных воровать и вывозить контрабандой. Ну да ладно. Домой. Тут осталось-то систему Медузы проскочить и всё. Как лягут спать, я их заморожу. Есть у меня специальная кнопочка для таких случаев. Пусть в креокамере до матушки Земли поскучают. А я хоть отдохну по человечески. Так, ну что тут у нас? — Зелёный постукал по монометру, торчащему из-под панели управления: — Ага, нормалёк. Один серый, другой белый… Оп! — он закрыл крантик. В кружке появилась мутная жидкость: — Ну, за Большую Медведицу — Веронику Антоновну Буравчик, значит. Скоро свидимся, — капитан опрокинул в себя жидкость, поморщился, утёр усы и бороду: — О, чётко зашла. Ништяк получилось. Ну, чё там? Между первой и второй... — Помогите, кто может! — вдруг раздался металлический голос из передатчика: — Кто может, помогите! Зелёный кинулся к выключателю, повернул тумблер. — Кто может, по... — Уф, кажется успел. Лишь бы эти скоты не услышали, — Зелёный интуитивно обернулся. В дверях рубки стояли профессор с дочкой: — Чёрт, и давно они здесь? — Кому-то помощь нужна? — спросил, протирая очки, Селезнёв. — Хе-хе-хе, да нет, — как можно непринуждённей махнул рукой побледневший Зелёный: — Спамы. Реклама. Свечи от геморроя из мормеранских подсолнухов. Я выключил, чего зря аккумулятор сажать, хе-хе-хе. — А это что? — Алиса крутила крантик с монометром. — Да так… Э, в порядке эксперимента… хе-хе-хе. Ни один мускул не дрогнул на лице профессора Селезнёва, он запер дверь отсека, повернулся к дочке: — Алиса, сделай приёмник погромче. — Э-э, — Зелёный потянулся к кобуре, но она была уже пуста. Алиса провела пальчиком по экрану, задавая максимальный звук: — Планета Шелезяка: полезных ископаемых нет, воды нет, растительности нет, населена роботами...
Зелёный обречённо сполз на пол:
— Гуси мои, гуси...
— Какой я видела сегодня чудной сон.
— Сон?
— Да. Сон.
— Ты не могла видеть сон. Сон — это состояние организма. Если ты что-то и видела в состоянии сна, то это сновидение.
— Я маленькая-маленькая, вокруг всё огромное. Стены — небоскрёбы, непостижимый потолок с величественной люстрой, подобной космическому светилу, мужина и женщина, они улыбаются. Мне хорошо.
— Угу.
— Вдруг их лица искажает гримаса страха. Громкие шаги на лестнице. Стук в дверь. Меня прячут в бархатный белый цветок и бережно опускают через окно прямо на реку. Я вижу их удаляющиеся лица, по которым текут слёзы. Река ласково несёт мой кораблик по извилистому руслу, а по берегам ромашки и колокольчики, как...
— Ромашки и колокольчики не растут на берегах рек, они растут в полях, и поэтому называются полевые.
— … как волшебные баобабы. Динь- динь- динь, звенят колокольчики вслед, ах-ах-ах, томно вздыхают ромашки. И вот моя кувшинка оказалась на озере, где много-много кувшинок. И я решила, что, наверное, в каждой кувшинке кто-то живёт, а теперь и я стану жительницей этого озёрного цветочного царства. Одна из кувшинок оказалась совсем рядом, так, что я смогла заглянуть в неё. Быть может там обитает сказочный принц.
— Принц...
— Лепестки цветка распустились и в середине него появился глаз. Глаз посмотрел на меня. Моргнул. Затем лепестки закрылись и раскрылись несколько раз подряд, а потом цветок с глазом начал подниматься из воды на большой шершавой пупырчатой полусфере, разделённой пополам омерзительной мохнатой щелью, влажные волосики шевелились и расползались в разные стороны, словно живые чёрные водоросли. Полусфера как бы состояла из двух полусфер поменьше, а в центре — кувшинка с глазом. Мне стало жутко и я пробудилась.
— Пробудилась...
Людвиг стоял перед зеркалом в ванной комнате под звук льющейся воды. Вынул из задницы глаз, промыл его, вставил обратно. «Ведьма», — зло процедил сквозь зубы Людвиг, спустил в унитаз, закрыл кран, взял полотенце за концы, скрутил, попробовал на прочность, вышел, тихо щёлкнув выключателем.
— Будем вместе. Я буду бухать, соседку потрахивать, ты на двух работах работать, детишек ростить. Троих. Не, троих много, двоих. Опять же пособие, мама твоя помогать будет. Проживём! А? Чего ты ломаешься? Не шестнадцать же тебе уже, в натуре.
Секундная гробовая тишина после столь убедительной речи смутила Романа и напугала, такого взгляда он у Светланы не видел никогда. Совершенной неожиданностью оказался мощный джеб в подбородок, и поскольку удар пришёлся снизу вверх (что обеспечило согласно законам природы максимальную амплитуду сотрясения содержимого черепной коробки предмета воздействия), глаза его закатились и Роман Степанович Половинкин отбыл в глубокий нокаут.
Света долго держала распухшую ладонь под холодной водой, которая почему-то текла из крана горячей, посмотрела на начавшего сладко причмокивать Романа, решала: затянуть его верхнюю половину в квартиру или же выпихнуть нижнюю наружу. Тут она вспомнила, что скоро должна придти мама с рынка и вернуться дочь из университета. Половинкин очутился на лестничной площадке целиком, и перед его раскрывшимся мутным взором громко захлопнулась обитая ярко-коричневым дермантином дверь с номером 17.
— Уже уходите? — дружелюбно спросил проходивший мимо Светин сосед Бутылкин.
— Да, подзадержался. Пойду, пожалуй, — промямлил Роман и в попытке подняться, кубарем покатился по ступенькам вниз.
Придя домой, Валюшкина застала странную картину: Валюшкин сидел за столом в позе Мыслителя. Вдумчивый взгляд его был устремлён на свежепользованный пакетик одноразового чая. Пакетик лежал на блюдце и, как раненный солдат, истекающий кровью, истекал остатками коричневой жидкости и испускал дух остывающим паром.
— Арчибальд?
Тишина.
— Что случилось, Арчибальд?
— Я слышал или где-то читал, что это англичанин изобрёл, — отозвался Валюшкин: — Кто б мог подумать, а? Культурный вроде народ, от обезьян, говорят, произошли, образованный, а такую дичь сотворили, — он отхлебнул из кружки и резюмировал:
— ПАРАДОКС!
