Паровоз.

— Ну, что на этот раз?
— Очень не хотелось, но я всё-таки вынуждена Вас обеспокоить снова. Мы писали изложение на тему: «Моё любимое стихотворение моего любимого поэта». Послушайте, что написал Ваш сын: «Цыгане шумною толпою толкали жопой паровоз».
— Угу.
— «А паровоз был без колёс».
— Угу.
— Вы понимаете? Это же классика! Это Александр Сергеевич! Ведь у него как: «Цыгане шумною толпою толкали дружно паровоз».
— Так. А у сына?
— «Цыгане шумною толпою толкали жопой паровоз».
— И? В чём претензии?
— У Александра Сергеевича: «Цыгане шумною толпою», Вы следите? «толкали дружно паровоз».
— Так.
— А у Пети: «Цыгане шумною толпою толкали жопой паровоз».
— Ну? Что, собственно, неверно?
— То есть…
— Постойте. Это какой Александр Сергеевич? Из аналитического отдела? Который думает, что шариковые ручки изобрели для ковыряния в носу?
— Простите?
— Что он рисует на заборах, я видел. А он ещё и стихи пишет?
— Вы о ком?
— Хорошо, я с ним поговорю.
— С Александром Сергеевичем?
— С сыном!
                                  

Остров.

Вот и закончились двенадцать дней в раю. Наступает пресыщение и необходимость возвращаться в реальность. Другую реальность с её правилами, социальными и морально-этическими придуманными нормами, бесчисленными табу, денежными знаками, вкусом помады, миазмами внутреннего сгорания, принуждением видеть то, что видеть не в силах и слушать то, что слышать невыносимо. Возвращаться в индивидуальную клетку. Прощай, мой необитаемый остров. Я покидаю Эдем.
Тело не принимает одежду. Трусы мешают, штаны сковывают, рубашка  инородным веществом висит как шершавый мешок, который хочется скинуть. Обувь – колодки каторжника. Скафандр. Но проходит несколько часов, и кожа вспоминает, перестаёт отторгать. Я такой же, каким был. Такой же, как все. Остался только синяк на плече, повторяющий линию твоих губ, и царапина на пояснице, но и они скоро исчезнут. Неумолимый процесс регенерации  уничтожит улики пребывания на острове. А время скрупулёзно и добросовестно сотрёт из памяти твой запах.
И всё-таки наше послание, запечатанное в бутылку, проглотила рыба-молот, и из её выпотрошенного брюха попало в руки отчаянного капитана.
Теперь меня опять ждут наблюдательные глаза, дальние странствия, кривые пути и прямые дороги, извилистые реки и бескрайние океаны, опоясанные ледяной стеной, и, возможно, даже вероятно, даже очень может быть, что я вновь пройдусь по пустынному песчаному берегу, а по утрам меня будет будить мороженая вишня в сахаре.