— Ну, как мы себя сегодня чувствуем?
— Не знаю, как Вы себя чувствуете, доктор, а мне хреново.
— Ну, Вы у нас, батенька, счастливчик. Четыре пульки и ни одного жизненно важного органа не задето. В моей тридцатилетней практике первый случай. А ведь я ещё в Севастопольскую компанию начинал.
— У меня нет жизненно важных органов.
— И как это Вы, голубчик, отважились-то германского посла своим телом закрыть?
— Чего?
— Дело ли, милый мой, российскому офицеру голову свою под немчуру подставлять? Тем паче Вы в штатском были. Прошли бы себе мимо и бог с ним.
— Вы о чём, доктор?
— Вот полюбуйтесь, голубчик, колбасник этот уже с утра благодарственное письмо прислал с нарочным из германского посольства. Обещал сам к обеду быть. Да уж не знаю, пустят ли? Молодцы из охранного отделения ни газетчиков, ни родню не пропускают.
— Газетчиков?
— А как же? Вы у нас, батенька, герой! Тут один из «Ведомостей» в окно полез, так его, болезного, господа жандармы под белы ручки и от греха подальше. Фотографы, щелкопёры — вся эта свинобратия с утра дежурит у госпиталя.
— Ничего не понимаю. Значит, она стреляла в посла?
— Барышня-то? Да, её тут же и взяли. Прямо из под Вашего бездыханного тела и вытащили. Рыдала, волосы рвала.   
— Я не видел её четыре года, думал уже всё, а тут иду по Кузнецкому — она на той стороне стоит. Я к ней, а она из сумки Лепаж шестизарядный и в меня.
— Да не в Вас, голубчик, не в Вас. Теперь чёрт его знает, что будет. А так: успокоила бы мамзель германца, глядишь, с Англией помирились бы. Помяните моё слово, немало скоро прольётся крови православной. Принесла Вас нелёгкая на этот Кузнецкий…  Чего это Вы разулыбались, красавец?
— Значит, не в меня.
— Пойду, однако. А то и впрямь колбасник с делегацией нагрянет. Поправляйтесь, голубчик, курить пока не разрешаю. Завтра сможете гулять по коридору.

19.04.2011