— О! Смотри, кто идёт! – сказала, улыбнувшись, Жермен.
Клотильда оторвалась от бокала и посмотрела на улицу. Через стеклянные двери кафе было видно, как с противоположной стороны, размахивая пухлыми руками и озираясь, семенила через дорогу растрёпанная Марибель.
— Держу пари, у неё очередная история. Пари на коньяк?
— Шутишь? – фыркнула Клотильда: — А когда у неё было иначе?
— Господи, у нашей пышки такой вид, будто по ней прошёлся весь Аквитанский полк.
— Нет, тогда бы она светилась от счастья…
Жермен и Клотильда захихикали.
— Вы представляете!  Представляете! – ворвалась в «Элефант» толстая Марибель.
Она шлёпнулась на барный стул, на который поместилась лишь половина её зада. Щёки пылали померанцем, тушь, размазанная под глазами, делала её похожей на побитого карапуза.
— Уф! Ну и скотина! Елозил на мне полчаса, исщипал всю. Вот посмотрите, посмотрите! – Марибель начала демонстрировать синяки на прыщавых локтях и бултыхающих ляжках: — Покурил, подтяжки стал натягивать, я говорю: «Пятьдесят франков, месье». Он на меня уставился, и говорит: «Тебе с твоей рожей самой приплачивать надо, за это». И ушёл. Представляете?
Жермен и Клотильда понимающе закивали.
— Какой негодяй! А за комнату я чем заплачу? А Жильберу я что скажу? И это ведь не в первый раз!
— Да, прослеживается некая тенденция…, — посочувствовала Клотильда, Жермен сжала сильнее губы, чтобы не засмеяться.
— Хорошо хоть без тумаков обошлось, предыдущий, когда я заикнулась о плате, так тот просто двинул меня по голове портфелем. Пьер, плеснёшь мне в долг, мне необходимо восстановить душевное равновесие….
Бармен вздохнул и налил полстакана.
— О! – воскликнула Марибель: — Ещё и чулок мне порвал! А это ещё двадцать франков. Нет, Жильбер меня убьёт! – она опрокинула в себя водку: — Ух! Ой, девочки, ну почему я такая несчастная? Ладно, — она попыталась разгладить на голове торчащие во все стороны волосы, подтянула дырявый чулок: — Ну, я пойду. Может быть, ещё повезёт сегодня. Да?
— Конечно! – дружно поддержали её подруги.
— Всё! Побежала.
Жермен и Клотильда провожали взглядом её неуклюжую, неловкую фигуру, уже лавировавшую у отеля напротив, но смеяться им отчего-то уже совсем не хотелось.

— Значит, говорить не будем? – старший следователь Пермаков постукивал ручкой по пустому бланку протокола допроса: — Мгм, будем играть в молчанку. Понятно, гражданин Топтунов.
Топтунов перевёл безразличный взгляд со следователя на потолок.
— Товарищ капитан, да Вы оставьте мне его на получасыка, он у мени як соловий запоет.
— Ну, Прокопенко. У нас, слава богу, не инквизиция, не тридцать седьмой год, и даже не девяностые, что ты, — Пермаков покосился на видеокамеру, висевшую в углу кабинета: — Третье тысячелетие на дворе. Мы живём и существуем в правовом государстве, где права и свобода личности неприкосновенны, верно я говорю, Топтунов?
Топтунов зевнул, почесал бок.
— Тфуть, — выразил недовольство Прокопенко.
— Значится так, — Пермаков посмотрел на часы: — Беседа не получилась, мне домой пора, не сидеть же с тобой всю ночь. Задержать я тебя, простите, Вас, могу на семьдесят два часа. Посидите, подумаете, отдохнёте…, — следователь лукаво посмотрел на Прокопенко, тот засиял:
— Карусель?
— Карусель, — с улыбкой утвердительно кивнул Пермаков.
— Хе-хе-хе! – Прокопенко хищно потёр ладони.
Топтунов насторожился. С непонимающей опаской смотрел то на следователя, то на Прокопенко.
Пермаков убрал документы в стол:
— Так, сегодня пятница. Прокопенко, ты дежуришь?
— Так точно. Как всегда.
— Ты ночью покатай нашего молчуна на карусели, а в понедельник вернёмся к разговору.
— Будет сделано, — Прокопенко начал закручивать рукава.
Топтунов заелозил на стуле.
— Карусель — удивительное средство для восстановления памяти и расположения к общению. Ух, хоть два дня в этом году отдохну наконец-то в законные выходные, — Пермаков накинул пиджак, в дверях обернулся:
— И что б мне…
— Та я в завязке, товарищ капитан! – Прокопенко поднял руки вверх.
— Ладно, вызывай конвой, я ушёл.
— Сержант! Уводи задержанного.
Когда кабинет опустел, Прокопенко подошёл сначала к шкафу, звякнул, крякнул, затем понюхав и пожевав зелёный лук, уселся за стол, напевая «Позови мене с собой». Пододвинул к себе поближе селектор:
— Поихали…, — ткнул он пальцем на клавишу с номером «7».

— Фуф…, — Пермаков вошёл в кабинет, махая папкой, как веером: — Прокопенко!
— А? – подскочил опухший Прокопенко из-под стола.
— Опять?!
— Та ни в одном глазу, товарищ капитан!
— Хоть бы окно открыл, дышать невозможно. Аж Феликс Эдмундович запотел, — указал Пермаков на портрет Дзержинского: — Так-с, — занял своё рабочее место, достал протокол и тут замер: — Это что?
— А?
— Что это?! – Пермаков смотрел на мигающую клавишу селектора.
— Ох, ёть ить! – схватился за голову Прокопенко, подбежал и отключил аппарат.
— Это что ж, он у тебя все два дня каруселит?!
— Э-э, виноват… Недоглядел…
— Давай сюда его! Быстро!

Следователь Пермаков сидел, обхватив виски руками. Рядом стоял, красный, поникший, как провинившийся школьник, Прокопенко. Напротив, на стуле сидел, раскачиваясь из стороны в сторону, задержанный Топтунов. Его стеклянные красные глаза смотрели в одну точку перед собой. Битый час он произносил одну и ту же фразу:
— Манит, манит, манит карусель… Манит, манит, манит карусель…
— Ядрить твою за ногу. Ну, что прикажешь теперь с ним делать, а?
— Манит, манит, манит карусель…
— Та я… Хто же знал?
— Манит, манит, манит карусель…
— Будем пробовать антидот.
— Анти… чего?
— Уводи его в камеру! Будем классикой откачивать, — Пермаков начал рыться в ящике стола: — Где-то у меня диск «Бетховен TheBest» валялся.
— Манит, манит, манит карусель…
— Да уведи ты его, ради бога!
— Манит, манит, манит карусель… В путешествие по замкнутому кругу…

— И это вот называется уголовная хроника! – Холмс листал газету: — Пекарь избил скалкой своего подмастерья. В омнибусе задержан воришка при неудачной попытке залезть в карман… Заметьте себе, Ватсон, при «неудачной». Простые вещи разучились делать. Нет, преступный мир явно вырождается.
— Этому можно только радоваться, — флегматично заметил Ватсон.
— Да, как честный обыватель, верноподданный Её Величества, я радуюсь. Но как сыщик…, — Холмс раскурил трубку, откинулся в кресле: — М, а нет ли чего любопытного среди объявлений?
Ватсон с неохотой взял «Таймс» и в глаза ему сразу же бросился абзац, напечатанный жирным шрифтом:
— Кладу на всё! На бетон, кирпич, плитку, кафель, ламинат, паркет, линолеум, плинтуса. Быстро, качественно, профессионально, с прибором.
Обращаться по адресу: Лондон, Бейкер-стрит 221 б, спросить доктора… Ватсона?...
Ватсон перевёл удивлённый взгляд с газеты на Холмса.
— Я выдам себя за Ватсона.
Ватсон хотел было что-то спросить, но вошла миссис Хадсон и доложила:
— Доктор, Вас спрашивает какая-то дама, судя по всему отставная статистка.
— Отлично! – Холмс потёр руки.
Ватсон вновь вернулся в невозмутимое состояние, сложил прессу на стол.
— В таком случае, — он лениво направился к себе в комнату: — Я пойду штудировать фармакологию.
— А я приготовлю «шерри», — миссис Хадсон выплыла за дверь.
Холмс поднялся, ожидая посетительницу.

Только перечитывая в сорок лет книгу «Три мушкетёра», ты наконец-то начинаешь понимать, что единственный положительный герой в этой книге – кардинал Ришелье…

Зуев сидел на перроне, в ожидании прибытия поезда, листал вчерашние «Ведомости».
— Ц! Эть! И тут врут! – раздался недовольный голос справа.
Полноватый мужчина в коричневом костюме на ярко-жёлтую канареечную жилетку, в котелке, сидел на соседней скамейке, бросая взгляд со своих карманных часов на циферблат часов вокзальных.
— Ну, врут ведь! Кругом обман. И Вы думаете только у нас так? – обратился он к Зуеву: — Ничего подобного. Давеча был в Лондоне. Сижу вот так на вокзале Вротерлоу…
— Ватерлоо?
— Э, ну да, я и говорю, сижу, значит, жду скорый из Тулы, а мне по случаю в Бухарест надо было, как раз удобная пересадка.
Зуев с любопытством уставился на незнакомца.
— Гляжу на часы на ихние, Биг Бэнд называются, в честь знаменитого повара легендарного короля Артура, который отравил рыцаря Ланселота по просьбе леди Брунгильды, чтобы та смогла выйти замуж за барона Зигфрида и завладеть сокровищами нибелунгов, которые, в свою очередь, украли их во время завоевания Мальты у тамошних монахов – латинянцев – госпитальеров, основателей Мальтийского ордена, которые, опять же, в своё время награбили эти богатства в Крестовых походах и так и не донесли до Ватикана, а остановились на Мальте, где и здравствуют до сих пор. Да, — Жёлтый жилет снял котелок, протёр взмокшую лысину: — История невероятная, но абсолютно достоверная. Так вот, гляжу я на ихние часы эти поварские, и что же Вы думаете? Ну, вот, что?
— Что же? – поднял брови Зуев.
— Врут! – хлопнул себя по коленке Жилет: — На тридцать восемь секунд врут вперёд! А ещё по Гринвичу! – поднял указательный палец вверх: — Тридцать восемь! В час! А в день? А в месяц? А в год? Страшно подумать! Нет, кругом обман и враньё.
— Так Вы опоздали на скорый из Тулы?
— Чего? А! Нет. До Житомира я добрался в срок, — махнул рукой Жилет.
— До Бухареста.
— А?
— Вы сказали, что ждали в Лондоне скорый из Тулы, чтобы попасть в Бухарест.
— Ну, никому нет веры, — продолжал развивать свою мысль незнакомец: — Спросил у молочницы свежее ли молоко, говорит свежее, врёт и глазом не моргает. Портной подкладку не новую вшил, а старую перевернул и вставил. Сынишку спросишь, скажи-ка, голубчик, а сколько будет два помножить на два? Четыре, говорит. И не краснеет. А вот сейчас из Ялты поезд прибывает. Вот, полюбуйтесь, на эти загорелые, томные физиономии. Блудили, пьянствовали, тужур-лямур под кипарисами, прогулочки на яхте под луной, а дома будут врать, что провалялись в санатории, не вылезая из грязевых ванн, давясь минеральными водами. О! Вот дамочка с доченькой выходит. Наверняка привезла своему мужу, помимо пальмовой веточки, в чемодане рога. Доченька-то она, разумеется, для прикрытия. Дамочка днём на пляже с зонтиком, ляжками как бы невзначай вертит, ночью дочь спать под нянькино крыло, а сама шасть к волосатому в домик и труляля до рассвета, аж дым коромыслом! Ну, Вы посмотрите, посмотрите на её пресыщенное, опухшее удовлетворением лицо! А легенда для рогоносца уже готова, отрепетирована и премьера пройдёт с успехом! Вот Вам и семейные ценности. Отвратительно!
— Это моя жена.
— М-да? Вот ведь и прогноз погоды опять врёт! Обещали солнце, а тучки собираются. Пойду-ка я, пожалуй, пока не покапало, — Жёлтый жилет подскочил, как-то помялся и удалился, всё причитая: — Враньё! Кругом враньё.

— Ах, Форш, ну наконец-то! Ну? Рассказывайте! Рассказывайте!
— Уф, Ваше Высочество, позвольте перевести дух, я только что с дороги.
— Садитесь же, Форш.
— Благодарю. Уф. За всё путешествие я похудел килограмм на пять, не меньше.
— Ничего, не беспокойтесь. Вы такой же толстый, каким были всегда.
— Ваше Высочество…
— Рассказывайте же!
— Да уж, задали Вы мне задачку. Я объехал всех десятерых, которым Вы отказали месяц назад. Итак, докладываю. Принц Анри утопился в пруду.
— Ха!
— Герцог Рудольф повесился на Вашей бретельке, которую Вы ему подарили в знак утешения.
— Хи-хи!
— Вдовствующий король Генрих не был оригинален – застрелился в саду.
— Так и знала, что это мужлан, лишённый воображения.
— Князь Ростислав затеял войну с соседом и там геройски дал себе погибнуть.
— Варвар.
— Сенарский наследник Дорович сперва пожёг все попадавшиеся ему на пути деревни, а затем и сам спалил себя в бане вместе со своей собакой.
— Типичный психопат. Дальше.
— Уф, дозвольте воды, Ваше Высочество? А это что, вино? Отлично. Дальше? Э-э, короля Ипполита я застал как раз на его похоронах. Несчастный бросился со скалы, прижимая Ваш портрет к груди.
— Хо-хо! Мило! Они милые, эти романтичные неврастеники.
— Милорадовичи, старший и младший, затеяли было дуэль на шпингалетах меж собой, но в итоге оба отравились, приняв на пару какого-то персидского яду.
— Фу, слащавые слюнтяи.
— Да! Лорд Бассингтон-Френч горевал, пожалуй, более всех и скончался в винном погребе своего замка, по заключению придворного врача «от переутомления».
— Боже! От него и во время сватовства так разило, что мой мажордом не выдержал и попросил позволения сбегать закусить. Хи-хи-хи.
— Вот, так, Ваше Высочество. Таков мой доклад. И позвольте ещё раз выразить Вам своё бесконечное восхищение Вашей красотой и талантом.
— Постой… Ты рассказал о девяти.
— Да?
— А как же десятый жених?
— Десятый?
— Да! Ну, помнишь такой… такой высокий, такой… весёлый.
— Весёлый?
— Глаза ещё такие наглые, руки в боки, вихры непослушные, сам неряха, а на шее медальон с гербом – спящий лев.
— Ах, этот… да-да-да. Вот Вы сказали «неряха», я тут и вспомнил. Принц Эдвард, по прозвищу Золотая голова.
— Скажите пожалуйста… тоже мне, хм!
— Был и у него, как не быть. От того, собственно, и задержался.
— Ну? И?
— Что «и»? А, нет, ничего; жив, здоров и весел по обыкновению. Сейчас у него какая-то южная княжна гостит. Такие пиры закатывает, доложу я Вам, м-м-м…
— Пиры?!
— Танцы до упаду. На охоту меня приглашал.
— Так, а что же…?
— Да, я так, между делом, у него поинтересовался, мол, как, не расстроился ли Его Высочество, получив отставку от самой прекрасной невесты на свете, принцессы Арабеллы? Надо сказать, он в лице изменился, долго не мог понять о ком и о чём идёт речь. И имя-то Ваше не сразу вспомнил. Потом рассмеялся и говорит, что, то дело проездом было, от скуки, а самая прекрасная невеста (на сей момент) вот здесь, рядом с ним. И на княжну кивает. Ну, так погостил я ещё три дня и назад. К Вам, моя повелительница. Да что это с Вами? Как побледнели. И губки дрожат. Не позвать ли лекаря?
— Пиры, значит, с южными княжнами он закатывает…?
— Э-э… точно так.
— На охоту…?
— Так точно. А зачем это Вы вазочку схватили?
— Золотая голова! На!
-  Ой! Эх, жалко вазочку. Прям в дребезги. Её Вашему батюшке индийский раджа подарил. А может и не раджа. А может и не подарил, а проиграл…. Ваше Высочество, Вы плачете? Помилуй бог!
— Оставьте все меня… ы-ы-ы… идите к своим княжнам…
— Да будет Вам убиваться, через неделю ещё пятеро женихаться приедут.
— Ничего я не хочу! Ы-ы…
— Уф. Бу-бу-бу. Ах, я дырявая голова! Мне же почту передать почтмейстеру надо! Дозвольте, Ваше Высочество?
— … Ы-ы-ы…
— Мда, грядущим городам не снились пирамиды.

— Есть такие люди, люди с постоянно открытым ртом. То есть не то, что они много говорят, а естественным образом рот у них всегда раскрыт. Нижняя челюсть вечно отвислая, ощущение, что у них хронически заложен нос. Это создаёт впечатление некоторой вялой слабости и дебилизма. Вы улавливаете, о чём я?
— Абсолютно.
— А когда они о чём-то глубоко задумываются, в идеале закатив обычно выпученные глаза к небесам, с такого лица можно писать портрет под названием «Антиматерия». Такие люди не только что-то делают с придыханием, но и говорят. Но стоит им закрыть рот, они превращаются в совершенно другого человека. Подобная мимикрия всегда поражала меня. К чему это я? Ах, да. Именно такое лицо я увидел, когда вошёл к Вам в кабинет. Признаться, я ожидал увидеть лицо с хитрыми пронзительными глазами с опасным взглядом, надменные складки у носа и брезгливо приподнятую верхнюю губу. А передо мной предстало лицо имбецила. Скажите, Вы же натягиваете брюки так, что шов врезается в яйца, а верхняя пуговица застёгивается на пупке? Предпочитаете ремню подтяжки? И уверен, Ваша очаровательная супруга приучила Вас надевать слюнявчик перед приёмом пищи. А на вашей постели под простыню она стелет клеёнку. А ещё Вы обожаете кисель и порнографию. Ваш лучший друг – это смартфон и дворник, который всегда внемлет Вашим советам, или, по крайней мере, умело делает вид, что ему любопытно, что Вы ему говорите.
— Я не понимаю…
— О, боже, Вы настолько предсказуемы, что мне уже, извините, не интересно. И всё-таки я доволен, что пришёл к Вам. Однако теперь я совершенно вижу, что предмета для беседы у нас с Вами нет. За сим, позвольте откланяться.
Гость обернулся в дверях, вздохнул:
— Антиматерия.
— Бред какой-то, — Открытый Рот подошёл к зеркалу, долго вертелся около него: — Ах, как жаль, что брюки нельзя подтянуть повыше. До подмышек….

В 1931 году, в городе Монте-Карло проходил конкурс «двойников Чарли Чаплина».
Сам Чарли Чаплин, уже будучи всемирно знаменитым актером, втайне от судей и других участников, участвовал в этом конкурсе и занял… (внимание!) третье место.
А вы говорите…

— И всё-таки это странно, — Зойч отошёл от окна: — Вы обратили внимание на удивительную закономерность, что все начальники – идиоты. То есть не метафорически, а в натурально медицинском смысле люди ненормальные. Ощущение власти патологически развращает, вместо чувства ответственности, которое, казалось бы, по логике вещей, должно доминировать и способствовать развитию лучших человеческих качеств, происходит гипертрофия чувства безнаказанности и вседозволенности, что, естественно, приводит к отмиранию тех частей мозга, которые отвечают за морально-этические и интеллектуальные функции. Человеку, чтобы достигнуть вершины, приходится генерировать все свои способности, но, забравшись на вожделенный пик (который у каждого свой в зависимости от предела меры его мечтаний), усевшись в желанное кресло, не всякий умеет сохранить развитые навыки. Происходит эволюция наоборот. Деградация, оживотливание, и ни дорогой автомобиль, ни золотой унитаз, ни подобострастные взгляды прилипал и длинноногие проститутки не в силах удержать этот процесс распада. Вам, вероятно, трудно представить, что я когда-то вставал в пять утра и ходил пешком (поскольку не мог позволить себе сесть в автобус) в издательство, чтобы разгружать поступившие из типографии свежие газеты и журналы, затем упаковывать и отправлять почтой по заявкам в разные города, а потом заступать в ночную смену. А в свой единственный выходной, мы с Гретой ходили в парк, и я читал ей стихи. Успевал штудировать отцовскую библиотеку, сам тайком писал образцы бездарности, нянчился с племянником, выпивал и играл в девятку с друзьями, лазил в окна женского общежития педагогического колледжа. А что сейчас? Сейчас я владелец этого издательства. Передо мной снимают шляпы «уважаемые люди» и пресмыкаются карьеристы. Я здороваюсь за руку и обедаю с отцами города и слугами народа, такими же набобами и снобами. Но то поганое чувство раба осталось во мне. Я вкалывал на них, теперь вы повкалываете на меня. Отработка. Взаимозачёт, — Зойч вздохнул: — Мне лень ходить пешком, я уже не помню, когда последний раз открывал книгу, друзья мне не нужны, им всем что-то нужно от меня,  Грета обрыдла до невыносимого сплина, дети — виртуальные спиногрызы, пишущие с ошибками слово «блядь», но самое противное знаете что? А то, что мне хочется обложить всех по матушке, наорать: «какого это хрена вы сидите тут, а не работаете?!», впиндюрить штраф, а затем выйти в конференц-зал, снять брюки и наложить большую кучу, и отправить всех служащих подметать улицы вокруг конторы. Заставить делать невозможную глупость и любоваться процессом искривления физиономий. Вы понимаете? Так какого хрена ты тут сидишь, а не работаешь!!! Не нравится – я никого не держу! Воооон отсюда, халера!!!
Согнутая спина мелькнула в проёме двери, оставив за собой вихрь турбулентности в котором закружились листки с рабочего стола.
— Уфф, — изнурённый, довольный Зойч плюхнулся в обитое крокодильей кожей кресло: — И всё-таки лучше один начальник — идиот и сто сообразительных работников, чем умный начальник и сто тупиц.