Такой анекдот (наверное старый, но я его не слышал) рассказали:
Мужик пьяный, после войны шатается, орёт:
— Вот, сука усатая, до чего нашу страну довёл!!!
Мент его под белы ручки и лично к товарищу Сталину, так, мол, и так.
Товарищ Сталин с трубкой спрашивает у мужика:
— А кого это Ви имели в виду?
— Гитлера, конечно, товарищ Сталин!
Сталин поворачивается к менту:
— А Ви кого имели в виду? 

Не пугайтесь, это «The Doors» в непостоянной рубрике ВОТ ТАК БЫЛО В КИНО:

Нет с переводом. Кто не знает языка, их уговаривают поменять строчку ГЕТ МАЙ ХАЙ (по нашему: сделай, чтоб я… ну понятно) на строчку по приличнее. Те совещаются, обещают гуд. А ВОТ ТАК БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ:

Не нашёл в Трубе, но у меня на видео (да, на видеокассете) есть эта запись, где в конце Салливан выходит и грозит им пальчиком. 
Был вопрос почему мне это нравится. Как обьяснить, почему что-то или кто-то  нравится? 
Я нашёл ответ: вкусно. 
Не даром говорят: читать запоем. Я их и слушал запоем и читал запоем и сам переводил.
Среди англоязычных поэтов я не встречал аналогов Моррисону.
Замечательно Вэл Килмер сыграл. Я поразился, как он перенял эту пластику, взгляд. Прочитал, что все партии, когда он был в кадре, он исполнял сам. На время съёмок вся группа обращалась к нему не иначе как Джим. Очень просился Траволта, но Оливер Стоун сказал решительное нет.
Что для них сейчас «Двери»? Лет десять назад пил с американцами. Спрашиваю у мэм:
— Поустмэн почтальон, мэйлмэн почтальон, а и что зачем это в чём разница?
Шары закатила, рот открыла (это они когда не знают что говорить, шары, значит, закатывают).
Я ей помогаю:
— Поустмэн, это вроде как по-английски, а мэйлмэн, по-американски?
— Да! Да! — и давай ржать. Это от того, что я избавил её от необходимости думать.
— А вот «Доорз» у вас слушают сейчас? Джим Моррисон?
— О! Это классика, конечно!
«офф кос» по их будет.
Казалось бы, об чём тут ещё говорить? Но когда эта пропасть затянула: «Нье слъышны в садью дажье щорохьи...» 
А потом я затянул (почему-то Естудэй), а! потому-что я в любом состоянии его слова помню и сыграю даже на сковородке.
Нам песня жить и любить помогает, ведь правда? И в атаку идём с песней, и в гроб нас с музыкой провожают.
А звали эту шпионку Кларен. У неё было обожжено половина лица, а её муж и ребёнок погибли в автомобильной катастрофе, в которой она выжила.
А вы говорите.... 

Пост Скриптум: дело в том, что словосочитание Лайт Май Файер переводится весьма вольно, и произнеся его, не удивляйтесь, что возле вашего дома появится пожарная команда (профессор Паганини).
 

— Граждане! – бургомистр отхлебнул из стакана, чёртова жара, протёр лысый затылок платком: — Граждане, большая беда приближается! На наш город движутся полчища Карла Хвостатого!
— У-у-у…, — разнеслось по заполненной людьми площади у ратуши.
— Это несчастье! Верные нам докладывают, что завтра к полудню, враг будет здесь. И не пощадят ни старого, ни малого. Мужчины будут оскоплены и четвертованы, женщины осквернены и съедены, дети полонены в рабство.
— А-а-а…., — гулом прошлось по толпе.
— Призываю всех взяться за оружие! Дадим достойный отпор, не позволим захватить и уничтожить наш славный вольный город, всегда занимавший первое почётное место на конкурсе салфеток среди всех вольных городов!
— Да-а!!! – после минутной тишины отозвался народ: — Пусть только сунется сюда! Отрежем Карлу его хвостатый хвост!
— Урра!!! – полетели вверх шапки и башмаки.
Бургомистр поправил давившую толстую шею галстук-бабочку:
— Итак! Записывайтесь в ополчение! Отстоим свою вольную жизнь! Ни перед одним королём мы не преклонялись, не упадём на колени и перед этим варваром!
— Не упадёёём!!! – взвыла толпа и дружно затянула «Марсельезу». Вперёд выскочил Нотный академик и начал дирижировать. У трибуны спешно, толкаясь, выстроился пожарный оркестр, задудели трубы.
— Маршан, лё батальон!!! Маршан, лё ситуаен!!!
Бургомистр поднял правую руку. Все смолкли.
— Записывайтесь у нотариуса, сбор завтра в восемь утра здесь. При себе иметь сменное нижнее бельё и завтрак. Кормить вас за счёт казны никто не намерен.
— У-у……
— А теперь, нечего тут торчать и распевать хором! Записывайтесь и по своим рабочим местам! Не выходной сегодня! Всё.

На следующее утро, без десяти минут восемь бургомистр вышел на балкон ратуши, где уже стоял секретарь. Бургомистр зевнул, сонным взором оглядел пустую площадь.
— Хм, неужели все? – спросил он, почесав между ног.
— Все до единого. Даже безногий сапожник укатил сегодня ночью на самодельной тележке.
— Ну, что ж. У нас  вольный город… Однако, — бургомистр повернулся к секретарю: — Я же говорил тебе, что про оскопление будет перебор.
— Ну…, — пожал плечами секретарь, стал виновато протирать очки: — Будем работать.
— Да, всё хотел спросить… Ты где про этого Карла Хвостатого вычитал?
Секретарь смутился, покраснел. Бургомистр махнул рукой:
— Ладно, лучше и не говори… Хэть-тить… Пойдём-ка, холодненького хлебнём.
— По кружечке?
— По кружечке, — утвердительно кивнул бургомистр.

— Одна идёт мыть подъезды, чтобы прокормить ребёнка, другая раздвигает ноги за деньги. Цель та же, средства разные. И можем ли мы осуждать одну и восхищаться другой? Ведь результат достигнут, ребёнок сыт. Одна ограничена моральными стандартами, установленными аморальным большинством, другая нет. И они никогда не поймут друг друга и всегда будут друг друга презирать. А понимание необходимо так же, как и невозможно. Если кто-то выражает что-то непонятное нам, мы тут же причисляем его к разряду дураков, не заботясь об осознании того, что если я, к примеру, не понимаю французского, это вовсе не аксиома, что все французы дураки, несущие наркотический неадекватный бред, просто они говорят на своём языке. И если я назвал председателя комиссии, мадам Рошан, блядью, это вовсе не означает, что это её жизненное кредо. Почему люди не мыслят образно? Фэнтези… Вот ещё слово… Нет никакого фэнтези. Есть сказка – это то, что было. Есть фантастика – это то, что могло бы быть. Фэнтези – это то, чего не было и быть не могло, то есть очевидная чушь. Банальная, тривиальная, высосанная из пальца хуйня, с обязательным пидарастическим героем в розовом трико и уродливой героиней, размышляющей о том, что звёзды похожи на капельки мочи единорога… Меня сейчас стошнит!
— Послушай, Пруст, если твой сборник не получил премию Эзопа, это не причина впадать в истерику…
— Я абсолютно спокоен! Но вот это: «…её тоненькие руки, украшенные самодельными фенечками, которые ей подарила перед смертью бабушка, погладили его по бархатным перепончатым крыльям, источающим аромат пыльцы сонного цветка…»…
— Не причина дёргать академика Бутера за бороду…
— Это была случайность! «- Я так люблю тебя, мой принц, — пальчики с нежностью коснулись остроконечных ушек. Он вздрогнул от приятной неожиданности. Пыльца сферой окутала их слившиеся силуэты в жёлтом круге Луны…»…
— И уж вовсе не стоило называть мадам Рошан блядью.
— Это всё её проклятая родинка на заднице! Я схожу с ума, когда её вижу! Так и хочется ткнуть в неё. Старая проститутка! Ты заметил её надменную улыбку, когда она объявляла лауреатом этого Сливера с его «Путешествием к радуге». Господи, это ничтожество даже прослезился, получая награду за своё фекальное испражнение!
— Постой, а когда это ты видел родинку на заднице мадам Рошан?
— Что? Да не в родинке дело. В крошках, застрявших в бороде и в отсутствии нижнего белья на девице, которая выносила список номинантов на соискание.
— В самом деле? Знаешь, можешь считать и меня неадекватным, но я решительно не понимаю.
— Спасибо, друг! Ты единственный, кого я могу послать и не опасаться, что ты оттуда вылезешь.
— Спасибо. Это… приятно…
— И обязательно на последней странице это слово «КОНЕЦ».

(до-мажор)

Подпирает месяц небо,
Он три ночи не Луна.
Я сегодня умираю,
Мне сегодня трын-трава.

По неведанной дорожке
Проезжает водовоз,
В габардиновом мешочке
На базар кота повёз.

Он отрезал мне лодыжки
Деревянным колесом,
А я даже не заметил,
Я ж сегодня не живой.

В кабаке, что возле церкви,
Скачет, пляшет хоровод:
Перековавшиеся черти
Отмечают Крестный ход.

Медяками обложили,
Привели ко мне попа.
Тут вы, братцы, поспешили,
Поживём ещё пока.

Опалённый перегаром
Воин националист
Осмотрел, ощупал, вынес
Положительный вердикт.

Подпирает месяц небо,
Он три ночи не Луна.
Нет, я не умираю.
Просто лопнула струна) 

Булав проснулся от того, что на него кто-то смотрел. Открыл глаза. Темно. На кровати в ночной рубашке сидела жена. Она внимательно изучала очнувшееся лицо Булава. Их невидимые взгляды встретились. Мадам Булав с большим размахом и очень сильно ударила ладонью Булава по щеке. Вздохнула. Забралась рядом с ним под одеяло, сладко причмокивая, повернулась к нему спиной. Булав включил ночник, надел очки, достал из-под матраса пожуханную записную книжку с карандашиком на тесёмке. Записал: «Второе июля, о2:14». Спрятал блокнот обратно, погасил лампу. От пощёчины начала болеть голова. «Что же мне снилось?», пытался вспомнить он: «Рим? Или Александрия?». Булав лёг на бок, глядя в спину жене. «Странно, мне почему-то совсем не хочется её убить». Её рука, словно змея, проползла к нему в трусы. Обхватила.
В коридоре зазвонил телефон. Звонил довольно долго, пока кто-то, осторожно ступая, не подкрался и не разбил его чем-то тяжёлым.
«Антиохия!», озарило Булава: «Мне снилась Антиохия!».

(противопоказано для прочтения страдающим нервными расстройствами, непьющим, некурящим и беременным, а так же работникам метрополитена)

Эта история началась два дня назад жаркой душной ночью (неплохо сказано, два дня назад ночью). Ну, что страшно? Продолжать? Ладно. Но вы ведь сами этого хотели…
Обволакиваемый тяжёлым воздухом и потом, заснул я с трудом. Проснулся мгновенно, ясно ощущая присутствие в левом углу. Непонятные звуки. Слышу, как со стола падают наушники. Тишина. Что ж, подумал я, нормальное явление. Сплошь и рядом наушники падают, закон всемирного тяготения не отменяли. Рано или поздно и люстра однолампочковая мне на голову упадёт, что ж теперь, не спать из-за этого?
Следующая ночь выдалась ещё более жаркой и душной. Покрывшись увлажнённым покрывалом, я спускался по невидимым ступенькам в царство Морфея к белокурым гуриям в прозрачных туниках, плетущих мне венки из одуванчиков, сверкающих белоснежными улыбками…. Что-то с сухим треском ударяет в люстру, (ту самую, которая ждёт, когда я буду спать головой под ней), и рикошетит в оконное стекло. Темень полная. Но по звуку всё именно так. Какая-нибудь сучья муха залетела, долбанулась башкой и сейчас культурно отсыхает на подоконнике. Я поднялся, включил свет. Осмотрелся. Непонятная тень пулей пронеслась через комнату. Что за хрень? Тут, вполне логично я пошёл ссать. Открываю дверь в клозет, что-то остро колит в полужопицу. Мать твою так!!! Смахиваю ладонью по месту ранения. Я не увидел эту быструю хрень, но услышал противный трриииккк. Вернувшись, осмотрел комнату: ничего подозрительного не обнаружено, впрочем, в бардаке, царившем там, трудно было вообще что-то обнаружить. Остаток ночи, перед отправкой к гуриям, я насчитал ещё три щелчка по люстре с рикошетом в окно…
Утром меня разбудило звонкое стрекотание сверчка. Вот оно что! У меня поселился сверчок! Наверное, это к счастью. Ведь сверчки, как и домовые, не поселяются в плохих домах.
Итак, сегодняшний выходной начался с уборки в берлоге, где уже три недели властвовал беспорядок и анархия. Первое, что я обнаружил, подойдя к окну, было вот это:

Признаться, я вздрогнул от неожиданности. Эта пятиметровая громадина бросилась на меня, я выхватил из трусов сковородку и…  Ну, ладно. Не пятиметровая, и не бросалась она, и сковородки у меня в трусах не было, да и не она это была, а он. Судя по морде звали его Филипп.  Я посадил незванного гостя на лист бумаги и выпроводил его в форточку. Тут же обнаружился ещё один:

Филипп Второй. Этот решительно не хотел оставлять помещения. Я понял, что это он ронял наушники, и это он укусил меня за задницу прошлой ночью. Но убивать я его не стал. Филипп Второй отказывался покидать пакет, в который я его заточил, а после пытался вытряхнуть из него. Хрен с тобой! Филлип отправился прочь в пакете.
Вывод 1: саранча стрекочет, как сверчок.
Вывод 2: саранча может беспрепятственно залететь на четвёртый этаж и укусить за жопу.
Вывод 3: лето будет жарким, саранча мигрирует, так что ждите, дорогие мои москвичи, гостей с юга, идёт к вам очередная казнь египетская.

Савелий Палыч уже довольно долго прогуливался по кабинету, заложив руки в карманы жилетки; он никак не мог начать беседу с пришедшим к нему Петром Ипатичем. Часы, однако, показывали уже четверть четвёртого.
— Хотите чаю? – внезапно предложил Савелий Палыч.
— Что? – отозвался Пётр Ипатич, которого неожиданный вопрос, казалось, вывел из глубоких раздумий.
— Чаю, говорю, хотите?
— Что-что?
— Чай. Чай. Чай!!! Хотите пить чай!!!
— Я Вас не понимаю…
— Чай! Хотите чай?!!
— Нет.
— Нет? Не-ет…, — палец Савелия Палыча зашевелился перед носом Петра Ипатича: — Вы хотите!
— Не хочу я чай.
— Нет, Вы хотите чай! – палец ткнул в раскрасневшееся лицо Петра Ипатича.
— Не надо мне Вашего чая! Что за дичь, в самом деле?
— Эх! – грохнул стулом о паркет Савелий Палыч: — Я из вежливости предлагаю Вам чай! Это такой этикет, норма поведения в культурном обществе, в котором существует такое понятие, как вежливость, но Вам, судя по всему, оно не знакомо!
— И это Вы так вежливо предлагаете мне чай?!
— Да, вот именно так! Только чтоб соблюсти приличия и не более! И Вы, пошлый Вы гриб, имеете наглую бестактность и полное неуважение, что говорите: не желаю, мол, Вашего чаю! И бородкой эдак брезгливо дёрнули!
— Я?
— Дёрнули! Я сам видел! И плюнуть хотели! Да видать от жары в глотке-то пересохло.
— Я?
— Да-с, именно Вы-с, — палец Савелия Палыча вновь зафиксировал уже знакомую ему цель: — А теперь, я же ещё и извиняюсь! – Савелий Палыч повернулся к Петру Ипатичу спиной, отвесил поклон, показав зад, и даже задрал полы сюртука, вероятно, чтобы придать своим словам большей убедительности.
Пётр Ипатич так и замер в кресле с открытым ртом. Эту немую сцену и застала Катя, вошедшая с горячим самоваром:
— Не желает ли барин чаю?
— А? – разогнулся Савелий Палыч: — А-а… Катенька…. В самом деле? Вы как, Пётр Ипатич, насчёт чайку-с?
— Вы знаете… с удовольствием.
— И ведь представляете, что характерно, — рассказывал за столом Савелий Палыч, хрустя сушкой: — В Туркестане именно только горячий чай и пьют в такую жару, и, удивительное дело, утоляет жажду и, натурально, стабилизирует температурный баланс туловища и среды.
— Что Вы говорите? – смачно швыркнул Пётр Ипатич: — А ведь и в самом деле… Позволите ещё чашечку?
— Ну, да за ради удовольствия, Пётр Ипатич! И сушки. Сушки, м-м, доложу я Вам, – это вообще отдельная история! Так вот….

— И вот вернувшись к исподнему…, — продолжил внезапно очнувшийся Заблудский: — Вот Вы убеждённо утверждаете, что момент истины, истинная сучность человека проявляется в экстремальных ситуациях, когда срабатывает заложенный в сучности инстинкт самосохранения, открываются скрытые способности, не употребляемые сучностью в период благополучия и отсутствия физической угрозы?
— М-м-м…, — простонал горизонтальный Кугель.
— Понимаю. То есть истекающий вывод, что умность и глупость человека, а равно как и его прочие качества просыпаются в момент опасности, а до сих тех пор, они находятся, как сказать, в состоянии анабиоза, летаргии за ненадобностью, то есть подчиняясь всё тому же закону сохранения энергии?
— М-м-му…
— Ну, в самом деле. Разве объяснишь какому-нибудь дикарю, почему нельзя попасть стрелой в Солнце? Ведь его видно. А что оно за миллионы расстояний и закон всемирного тяготения. А забрось нашего очкастого вумника с его своими восемью высшими образованиями в какие-нибудь пампасы колорадские, и суток не протянет, имея при себе все свои логарифмические линейки, секстанты, дерьмометры и хренометры с колбочками… А с другой стороны, изъять дикаря да в цивилизованный город, вроде наших Верхних Тычей, держу пари и часу не выдержит.
— Мму-у…
— Как-как?
— Э-э….
— Ну, пан Кугель, это Вы уж через чур. А всё потому, что никак супротив природы переть невозможно. И не было такого, чтобы муха слона, пардон, любила.
Заблудский выразительно поднял указатиельный палец и впал в кислородную кому. Кугель попытался нащупать источник возникающей приятной истомы, но, не обнаружив его в положенном месте, высморкался в свою густую бороду, неприятно стучащую ему по носу.

— Зая, ну почему? Почему ты такая зая, Зая?
— Потому, что я зая. Я такая зая. Я — Зая.