(посвящается историк-краснодар)

— Ну-с, и как прикажете это понимать?
— Простите?
— Ах, простите? Хорош гусь! Нет, вы видели, господа? Мы его похоронили неделю назад, всё чин чинарём. На венки и гроб пихтовый, между прочим, скидывались. Панихида в копеечку встала, поминки, вдову, понимаешь, всю ночь по очереди утешали, теперь вот все вместе к одному доктору ходим, а это тоже расходы! Доктор за дарма чужим придаткам свои примочки делать не будет.
— Какие придатки? Какие примочки? Вы кто? Что Вам угодно, в конце концов?!
— Ах, угодно? А угодно: либо, если уж решили пожить ещё, востановите, так сказать, статус кво, финансовое и моральное равновесие, нарушенное скоропостижной кончиной. А что? Слёз одних сколько выплакано! Да ежели в Волгу вылить то, что штатный плакун наплакал, так и Самару, пожалуй, затопит! А нет, так будьте любезны вернуться туда, куда Вас закопали и лежать там смирно! Это что же получается, граждане дорогие? Если каждый будет из пихтовых гробов (по десять рублей за штуку) вылазить, когда угодно, и залазить, когда ему вздумается, это что же будет? Анархия! Так что, сударь мой Иван Прокопич, давай-ка скоренько бери извозчика и на Монастырское!
— Да я вовсе не Иван Прокопич!
— И что б тихо лежал у меня, как мышка в норушке! А то ведь мы можем и подсобить. Нам и второй раз не зазрительно будет Вас, так сказать, проводить…
— Не надо! Я пожалуй, всё же сам. Бред какой-то…
— Ну, то-то! Извозчик! На-ка, голубчик, двугривенный, гони на Монастырское кладбище, да проследи, чтоб закопался! И гляди в оба, чтоб по дороге не улизнул. Иван Прокопич уж больно шустёр, как выяснилось.
— Не извольте беспокоиться. Доставим в лучшем виде. Как метеор! Но, залётная! Хей-хей! Поберегись!
Хромой старый мерин, ковыляя, побрёл в сторону кладбища, волоча за собой скрипучую бричку…

Старик Шлезингер приходит в бордель к мадам Розе и говорит:
— Я хочу к Рите.
— Это совершенно исключено, господин Шлезингер, — отвечает мадам. — У Риты сегодня в семье траур, и она не­доступна ни для каких удовольствий.
— Кто говорит об удовольствиях? Скажите Рите, что пришел старик Шлезингер, и она сразу поймет, что ника­ких удовольствий не будет.

Голубовский, насвистывая, подошёл к ванной комнате и с удивлением обнаружил, что она заперта. Удивление вызвало то, что его супруга Клара была на кухне, где по обыкновению откупоривала в это время очередную бутылку вермута, а кроме них двоих на жилплощади никто более не проживал. Появилось предположение, что это дворник Шмат вновь пробрался, чтобы помыть свою лысую голову ромашковым шампунем в надежде на его чудодейственное воздействие на ращение волос. Но тот факт, что Шмата вчера забрали в участок в совершенно невменяемом состоянии (он цитировал Маркса и наотрез отказывался брить бороду своей собаке Жуже, необычайно похожей на основоположника теории материализма), абсолютно исключал подобную возможность. Оставалась ещё более кошмарная версия: это Зулич!
Однако, когда дверь внезапно распахнулась, перед Голубовским предстал не Зулич. Перед ним стоял зелёный крокодил. На задних лапах, с полотенцем; шею украшал галстук-бабочка.
— Стучаться надо, — пристыдил крокодил Голубовского, после чего заехал ему лапой в пах, добавив в довесок хороший апперкот, в результате чего Голубовский оказался на полу.
Крокодил вновь закрылся в ванной. Оттуда раздалось бульканье и довольно приличное пение японского романса «Я встретил Вас».
— Вот, значится, как? – полз по пластунски Голубовский к кабинету: — Стучаться надо? – снимал он ружьё со стены: — Это Вы правильно заметили, уважаемый, надо. Сейчас я постучусь…
Он вставил патроны в стволы, подкрался. Выбил ногой дверь. Зелёная голова, торчащая из воды, повернулась к вошедшему:
— Чай? Кофе?
Голубовский взвёл курки.
Крокодил выдернул пробку и…. слился в сливное отверстие. Два выстрела, прозвучавшие дуплетом, были отправлены уже в пустоту. Впрочем, не совсем в пустоту. На дне продырявленного картечью чугунного сосуда, Голубовский увидел «бабочку».
— Что случилось, милый друг? – послышался голос из кухни: — Уж не решил ли ты вновь заняться прыжками?
«А красивый у него галстук. Жёлтый, в горошек», подумал Голубовский, разглядывая трофей.

— Проклятье, — Шмуль лежал на полу в совершенно неудобном положении, пытаясь арифметической линейкой что-то достать из-под фортепьяно: — Как она вообще могла туда закатиться? Нонсенс какой-то!
— Может быть для вас это и нонсенс, для нас же это вполне естественно, — Штиль с нетерпением наблюдал за манипуляциями поверженного Шмуля.
Наконец, что-то выкатилось из-под инструмента.
— Так, — оживился Штиль, потирая руки: — Теперь осторожно возьмите её.
— Хм, — поднимаясь и отряхиваясь, пыльный Шмуль брезгливо разглядывал перламутровый шарик величиной с апельсиновую косточку: — Неужели это и есть знаменитая волшебная сфера?
— Осторожно, лапоть Вы этакий! Разумеется это она!
— Может быть и лапоть, но уж у нас в академии, полы по крайней мере, протирают! Апчхуй!!!
— Да будет Вам.
— Итак, что я должен делать?
— Теперь, коллега, передавайте мне сумму, не выпуская из обзора сферу.
— Весьма затруднительно, и, позвольте, я полагал, что эксперимент будет носить научный характер.
— Исключительно научный характер. Деньги - необходимая субстанция, являющаяся проводником, так что давайте сюда наличные, но главное не сводите глаз с этой хрени.
— С чего, простите?
— Тьфу ты, чёрт! С волшебной сферы, конечно же. Так, отлично. Теперь, не переставая думать о желании, схватитесь за бороду… да не за мою! За свою бороду. Вот так. Нежно и любовно поглаживайте её и думайте. Вожделейте.
— Очень любопытно. А, собственно, когда ожидать положительного эффекта?
— А вот это и предстоит установить. Это и есть суть эксперимента в котором мы учавствуем. А теперь, мой дорогой Шмуль, ступайте домой. Хе-хе. Отдохните. Только ни в коем случае не прекращайте гладить бороду и отрывать взгляд от розовой … м-м… от чудо-сферы!
— Однако, согласитесь, весьма затруднительно глядеть, гладить и при этом отдыхать. Хотя, Вы знаете, я уже начинаю чувствовать. Я загадал…
— За кого Вы меня принимаете, профессор? Я никогда не позволю себе спросить уважаемого мной коллегу о сокровенном. Ну, удачи. И осторожнее на проезжей части! – сказал Штиль, закрывая за Шмулем дверь.
— Уф-ф…
— Папа, папа!
— Что, сынок?
— Ты нашёл мою бусинку?
— Э-э… Нет. Она укатилась в страну Бусландию. Ей там хорошо.
— Ы-ы…
— Ну, не рыдай. Пойдём, я дам тебе другую. Их много в моей волшебной шкатулочке.
— Волшебной?
— Конечно! Неужели ты думаешь, что твой папа тебя обманывает?
Штиль повёл сына (шестилетнего малыша в матросском костюмчике) в кабинет, на ходу отклеивая бороду.

— Добрый день. Посетила меня давеча одна интересная и совершенно бесполезная мысль. Маленько посидела и ушла. Но я тебе, конечно же, не расскажу. Эта мысль настолько благородна и высшей степени омерзительна, что в своём восхищении этой гадостью будто вырастают пуховые крылья, способные вознести за пределы облаков.
— Может быть, всё-таки поделитесь, снизошедшим на Вас откровением? Иначе предмет нашей беседы теряет смысл.
На мгновение Зулич задумался:
— Гуки?
— Что?
— Чпуки?
— Ах, в этом смысле...
Зулич бросился в окно. Тут же Голубовский выхватил револьвер и разрядил барабан в след удаляющимся в проёме клетчатым фалдам.
— Ушёл-таки, каналья! Негодяй.
— Ну что там, Роман? — раздалось из кухни.
— Так, право ерунда, милая.
— Снова Зулич приходил?
«Однако, отменный у него фрак», подумал Голубовский.
— Ты не забыл, что с минуты на минуту Зильберманы прибудут? А ты опять надымил. 

Зачем говорить, что не суждено
Увидеть рассвет в цветное окно.
В дырявые стёкла, в дырявом зрачке
Увидеть рассвет,
Которого нет.

В лоснящихся веках садится туман,
Сладкое место — это только обман,
Приманка для слабых, погибших в весне,
И ждущих ответ,
Которого нет.

Сгорает рука с горящей стрелой
И, честное слово, это был не герой.
Незрячий ходок по убитой земле
Ищет цвет,
Которого нет. 

Брамс двигался по улице Блюминталя. Вечерело. Руки в карманах брюк перекатывали шары из стороны в сторону; сдвинутые брови, вертикальная складка на лбу, отрешённый взгляд в асфальт под ногами свидетельствовали о сложных  мыслительных процессах, происходящих в голове.
«О, сколько в Вас отверстий чудных
Заметил протрезвевший дух…
И после двух попыток трудных,
Согрелась пара потных рук…» Где же я мог это слышать? Не в состоянии тупая скотина Фурек сам придумать столь меткую своей примитивной бездарностью фразу. А бургамистру понравилось… О, котик! Кись-кись-кись-кись!
Шагах в пяти впереди Брамса шла кошка. Ленивой неторопливой походкой. Брамсу вдруг безумно захотелось погладить её по пушистой шёрстке.
— Кись-кись кись…
Кошка не остановилась и даже не обернулась. Даже не повела ушами. Подобное равнодушие вдруг взбесило Брамса.
— Эй! Кыс-кыс!!! – он ускорил шаг, кошка шаг не ускорила, а также не спеша свернула в проулок.
— Ах, ты скотина! – Брамс последовал за ней. Кошка уже забралась на мусорный бак. Она жмурилась, что-то выглядывая на крыше дома.
— Нет, ну ты посмотри! Ноль эмоций! Ещё какая-то тварь мелкая будет тут выёбываться! Кись-кись-кись!!! Иди сюда!
Брамс устремился к мусорке, распинывая всяческие преграды. Кошка прыгнула на пожарную лестницу и ловко вскарабкалась на железную крышу трёхэтажного дома. Уселась на карнизе спиной к преследователю, свесив с края полосатый хвост. Подобное игнорирование разожгло в Брамсе доселе неведомый ему самому огонь.
— Ы! Ы! – отделал кулаками Брамс мусорку, посмотрел вверх на хвост: — Падла сучья! Я – человек! Я царь природы! А тут мразота дешёвая мне ноль внимания жопу показывает?
Он примерился, до края железной лестницы было высоковато. Забрался на избитый бак, прыгнул… С четвёртой попытки Брамс повис руками на нижней перекладине.
— И… хоп!
Брамс подтянулся, перехватился за следующую, пыхтя поднялся ещё на несколько ступенек, теперь он уже держался и руками и ногами.
— Мда, не плохо для старикана, а?
Хвост с крыши, подобно удаву заполз и скрылся из виду. Брамс начал восхождение по совершенно отвесной лестнице. Руки попадали на голубиный помёт, жвачки и непонятно как оказавшиеся здесь использованные презервативы, но это не останавливало Брамса, решившего во что бы то ни стало добраться до…
— Сука грёбанная! Или кто ты там? Кись-кись, я тебе сказал! Кись-кись! Э-э-э…
Измученный подьёмом Брамс расплостался на прохладной крыше. Топот маленьких мягких лапок, вернул его к реалиям. Он увидел, как кошка, поелозив задницей, перепрыгнула на дом через улицу. Там она устроилась поудобней и впервые взглянула на Брамса. Мельком. И начала вылизывать свою промежность.
Но уже смирившийся было Брамс заметил этот взгляд. И то как бесстыдно животное расплосталось и занялось тем, чем оно занялось. Как будто Брамса не существовало. Пустота. Эфир. Ничтожество, не достойное стиснения.
Брамс посмотрел вниз, смерил расстояние от крыши до крыши:
  — Павлины, говоришь?
«Главное разбег и оттолкнуться от самого края. Нет, главное не попасть мимо края…».
Брамс застегнул куртку, надвинул кепку поглубже. Разбег. Толчок.
Как в замедленной съёмке наблюдала кошка за прыжком странного человека. Он махал руками и ногами, и перед тем, как удариться всей тушей о дымоходную трубу, прокричал непонятную фразу: «Бляди не летают!!!....». Потрясённая кошка подошла к человеку. Тоненьким голоском протянула:
— Ммряу.
Брамс улыбнулся:
— Вот так бы сразу… Тигр, тигр, ты могуч. Ты гоняешь стаи куч.
Он потянул ладонь, чтобы поглатить мохнатую голову, но сорвался, покатился, как сарделька и полетел вниз:
— ААААААААААААААААААААААААААААА!

Портье молча проводил взглядом постояльца из третьего номера. Постоялец хромал и двигался неуверенно. На нём были рваные брюки, грязная куртка, лицо опухшее и исцарапанное, из заднего кармана торчала кепка, на левом ухе висел мутный презерватив.
Этой ночью Брамс спал крепко, но неспокойно. Ему снилась мохнатка на цепочке. А утром его вновь ождали важные дела.

«Мда, не «Хилтон»», подумал Брамс, оглядывая двухэтажное здание из жёлтого кирпича с синей вывеской: «Ждём у Бада». Запах жареного лука и брань, доносившаяся из подсобного помещения, подтвердили предположение. Выяснять кто такой Бад, у Брамса небыло никакого желания.
— Номер три, второй этаж. Хильда, покажи пану комнату.
Жопасто-сисястая блондинка неопределённого возраста в униформе горничной вырвала портфель из рук Брамса и поцокола по лестнице. Брамс пошёл за ней, вертя в руках солидных размеров ключ с мохнаткой на цепочке. Номер три оказался на втором этаже в конце коридора, но почему-то это не удивило прибывшего постояльца. Натужно постанывая, Хильда с трудом отперла висячий амбарный замок. Внутри оказалось весьма уютно. «Главное есть шикарная двухспальная кровать, а большего мне не нужно».
— Пан желает отдохнуть? – спросила Хильда.
— Да. Пан очень желает отдохнуть, — ответил Брамс, ставя портфель в кресло и расстёгивая пиджак.
Хильда весьма приятно улыбнулась и ушла.
Брамс накинул замок на внутренние ушки, запер. Посмотрел на часы. Полночь. Он скинул ботинки, бросил пиджак на портфель, пошёл умываться. В дверь постучали. Брамс отпер. Хильда держала под локоток крупную даму в миниюбке, сетчатых чулках, на ногах были тапочки в виде зайца, на голове махровое полотенце.
— Это Лора.
— Очень… приятно.
— Час входит в стоимость номера, если на ночь, то ещё восемь крон.
— Простите?
— Ну, пан ведь сказал, что желает отдохнуть, — Хильда таинственно подвигала бровями, Лора покраснела, потупив взор.
— Э-э, Вы не так меня поняли. Я… меня не интересуют женщины. Всего хорошего.
Хильда и Лора удивлённо переглянулись.
— Понимаю, — загадочно произнесла Хильда и увела Лору.
Брамс запер замок, вернулся в ванную. В дверь снова постучали.
«Блядь!», вырвалось у Брамса. Он вновь довольно долго возился с замком.
На сей раз рядом с Хильдой стоял румяный прыщавый парень, смущённо опустивший глаза в пол.
— Это Юрген. Тариф тот же. Только прошу пана учесть, он невинен и несколько стисняется. Если же пан предпочитает более брутальный вариант, то автослесарь Дибич…
— Послушайте, — Брамс прочитал бирку с именем на груди горничной: — Хильда, меня не интересуют ни женщины, ни мужчины, я очень устал после долгого переезда и желаю отдохнуть. Отдохнуть! Вы понимаете смысл этого слова? Отдохнуть! Очень прошу не беспокоить меня подобного рода предложениями! Всего хорошего!
Забравшись в мягкую, прияно пахнущую постель, Брамс погасил ночник-слона, и причмокивая, опустил сонные веки. За окном красиво застрекотала цикада. Ему вспомнилось лето у его бабушки в деревне. Ромашковое поле. Пасущиеся коровы, козы, смешные жеребята…
«Ёб твою мать!», вкочил, как ошпаренный, Брамс, когда вновь настойчиво постучали. «Ссука!!!», скрипя зубами, он снял замок и швырнул его об стену. Но, распахнув дверь, он замер в изумлении. Хильда, всё так же очаровательно лукаво улыбаясь, держала на поводке белоснежную овцу.
— Это Марта. Желание гостя для «Ждём у Бада» закон. Только умоляю, будьте нежнее. Пан будет у Марты первым и…
Брамс осторожно закрылся и вернулся в кровать. «А может быть я уже сплю и это сон? Конечно сон. Этого же не может быть на самом деле. Просто сон…».
Тук-тук! Теперь Хильда пришла одна со стопкой порнографических журналов:
— Если Пан предпочитает отдыхать в одиночестве, рекомендую…
Брамс схватил Хильду и захлопнул дверь.
Через четверть часа Хильда помятая, с пылающим лицом вышла из номера Брамса, поправляя передник. Надела трусики, погляделась в зеркальце:
— Уфф… ля прелье энсэмбль, — выдохнула она и пошатываясь пошла к лестнице.
Давно уже не спал Брамс столь сладко и безмятежно. Утром его ждали важные дела.

тигр, тигр, ты могуч,
ты гоняешь стаи куч 

…шуршание нового постельного белья, запах чистоты и свежести.
Укладываться на ещё холодную трепетную простынь, укутаться в одеяло и ощущать, как оно начинает согревать твоим же теплом, ласково обнимая своим бархатным телом, как любящая женщина растворяется в предмете своего обожания.
Мягкая, податливая, всепонимающая подушка, окутанная хрустящей наволочкой (словно страждущая девица пеньюаром), принимает уставшую тяжесть, шепчет то, что хочешь услышать.
И вот уже на грани реальности и грёз…
…бесшумно и неотвратимо приходит она — серая крыса. И начинает есть голову, чтобы добраться до вкусного мозга. Если и этой ночью не успеет, вернётся завтра.
Месяц за окном смущённо прячется за тучку, увлекая за собой любопытные звёзды.
Сосед сверху, которого похоронили четыре недели назад, начинает двигать мебель….

Перед Богом мы чисты,
Перед бабами честны,
Перед сукой, что напротив
Проживает, мы — глисты.

На работе мы святые,
Не в пример другим умны,
А на улице крутые
И боятся нас менты.

Для случайных первых встречных,
Меченых и поперечных,
Мы похожи на шутов,
На беспечных ездоков.

Для друзей мы куча срама,
Для родни — больная рана.
На большом театре жизни
Нескончаемая драма.

Мы всегда миллионеры,
Ротшильды и пионеры
С алым галстуком на шее
Удалые кабальеры.

Мы у тёщи алкаши,
Лобкотрясы, торгаши,
Пьём тайком под одеялом
И считаем барыши.

Для Звезды, что в небе светит
Ярким пламенем зари,
Мы её родные дети,
Заплутавшие в ночи.