Зелёный сад дал плоды. Дождаться когда они сами упадут на острую траву? Или собрать их? Ты не испугаешься моей крови? Или дать сожрать слюнями сущностям с узкими лицами?
Мохнатые кривоногие сатиры надрачивают свои волосатые члены, сверкая натёртой багровой залупой в бесполезном мечтании насладиться мокрой узкой кудрявой промежностью, издающую липкое зловоние, пульсирующая умирающая устрица. Промежность, бездонная дыра, окружённая складками ожидания и рисунком вен, привыкла ждать. Храбрые парни соревнуются в интеллектуальном слабоумии на скоростной спуск труднорасстёгиваемых штанов. Дырявые девицы с обнаженной грудью неумело красят губы, отражаясь в зеркальном озере, наполненным желаниями. Белые мраморные колонны подпирают невидимый потолок. Глаза девушки блестят хрусталём. Она птичка. Она сейчас не здесь. Она летает над радужными полями. С ней можно делать всё, пока действует стеклянный шарик, загнанный ей под кожу.
— Почему дядя? – спрашивает малыш, заходя в спальню.
Мужчина слезает с мамаши, спешно удаляется. Мамаша бьёт ребёнка по голове. Она не успела кончить. Опять помешал нежеланный плод пьяной ебли.
Аристократичные мужчины с трудом выходят, а затем снова садятся в автомобили. На лобовом стекле зелёным высвечивается скорость.
Тапочки. Тапочки.
— Тапочки, я обожаю нюхать твои трусы. Почему ты не носишь трусов?
— Трут. И моим белым голодным друзьям удобнее меня трахать. Я их так люблю. У них такие смешные лица, когда из их маленьких щекотящих детских писек начинает брызгать жизнь.
Палец. Что он показывает? Он показывает не что, а куда! Куда? На мягкие ямочки поясницы.

(ля-минор 4\4)

Скрипят под ботинком окурки и листья
И встречные девушки тупят взор.
Наверное, здорово быть пограничником
И ночью ходить с автоматом в дозор.

В зыбучей пустыне, среди змей и колючек,
Дойти до колодца и узнать, что пустой!
И рухнув ничком, проклиная вонючек,
Которые сказали, что здесь водопой.

Найти под кроватью последний полтинник...
Жить стало лучше! Жить стало веселей!
Купить в магазине пол-литра «Столичной»,
Споткнуться, упасть и разбить у дверей....

Проснуться однажды в моче, под наличником,
Внезапно почувствовав голый позорррр..........
Но, это лучше, чем быть пограничником
И ночью ходить с автоматом в дозор.

Наверное, здорово быть пограничником
И ходить с собакой в дозор! 

P.S.

«…На аукционе «Вудди» в Роттердаме дневник скандально известного учёного профессора Леграна был продан за 23 фунта стерлингов. Счастливый обладатель рукописи пожелал остаться неизвестным…», Гомон вынул наушники и не смог удержаться от улыбки. К нему шла, махая ладошкой Ирен Ансе. Гомон спрятал телефон в карман, встал со скамейки.
— Привет!
— Привет.
— Ты где пропадал?
— Так. Форс-мажор.
— Как всегда. Ладно. Рада тебя видеть. Такой день чудесный, пропустим по стаканчику?
— Я не пью, ты же знаешь.
— Фу, какие вы мужики скучные, когда трезвые.
— Но я с удовольствием угощу даму коктейлем.
— Пойдём, мне так много тебе надо рассказать!
Ирен подхватила Гомона под руку, и они пошли по бульвару к кафе «Элефант», подгоняемые тёплым летним ветром. За ними бежал пушистый котёнок, которого все почему-то называли Жильбер.

Где цветы, дай мне ответ.

Гомон снова открыл дневник Леграна:

                                                        

И так на всех ста шестнадцати страницах. Нет, он не мог ошибиться. Когда он лежал под продырявленной кроватью, он успел спрятать дневник, а в розовую обложку засунуть валявшиеся рядом ноты. Или это опять…
Дверь открылась, на пороге стояла мадмуазель Легран. Всё в том же траурном платье. Она подняла чёрную вуаль, влажные глаза с мольбой смотрели на Гомона.
— Месье…
— Вот, — Гомон бросил на стол тетрадь: — Это хранила Диди Круглиевич в своём доме.
— О! О-о! – застонала Легран, нежно беря тетрадь: — Боже! Боже мой! – она листала страницы: — Не может быть!
Гомон внимательно наблюдал за её реакцией.
-  Это почерк отца! Вам удалось украсть, то есть, простите, Вам удалось вернуть эти открытия миру!
— Вы уверены, что это тот самый дневник Вашего отца?
— Без всяких сомнений! Вы великий человек, месье Гомон! Я так верила! Так надеялась! Так страдала! Как же мне Вас отблагодарить?
Легран упала на колени и начала расстёгивать Гомону штаны. Он поднял её, держа за руки:
— Не стоит, мадмуазель.
— Вы даже представить себе не можете, что бы случилось, попади эти бесценные записи в непорядочные руки. Человечество никогда не забудет Вашего подвига!
— Это моя работа, мадмуазель, — натянуто сказал Гомон.
Легран удивлённо посмотрела на него, спрятала тетрадь в сумочку, потопталась. Затем как-то зло хмыкнула и быстро вышла, виляя задом.

Гомон сидел за столиком в «Бедном Йорике», недалеко от сцены.
— Ещё порцию? – спросил официант.
— Оставь бутылку.
На сцене Диди пела что-то из репертуара Марлен Дитрих, плавно двигая руками, кокетливо бросая взгляды публике, грациозно переставляя ножки.
— Красивая женщина, — сказал кто-то рядом: — И держится молодцом, а ведь и не скажешь, что в прошлую пятницу на её дом напали.
Гомон обернулся. Рядом сидел солидный мужчина с бокалом пива.
— И что интересно, — продолжал незнакомец: — Дом буквально изрешечён пулями разнообразного калибра, измазан кровью от чердака до прихожей, всё перевёрнуто вверх дном, а ничего не украдено, и более того, ни одного трупа или пострадавших.
— Похоже, ей повезло, что она не ночевала дома, — Гомон опрокинул рюмку.
— Это верно. У полиции была версия, что это набедокурил один из её отвергнутых поклонников. Дамочка любит покрутить хвостом и не всем джентльменам это по душе, однако заявления в полицию она подавать не стала. А нет заявления – нет преступления. Теперь своё расследование ведёт страховая компания, они подозревают инсценировку. Один только рояль «Митрикс» потянет тысяч на сто, а китайские вазы, картины, кровать эпохи Людовика пятнадцатого… Что с Вами?
— Так… поперхнулся.
— Это ладно. Но меня волнует другое: то, что по городу расхаживает тип, вооружённый до зубов и может быть не один. А если даже что-то и пропало, то лично мне на это наплевать.
Он полез за бумажником в карман, чтобы расплатиться за пиво и Гомон увидел блеснувший на поясе жетон с незнакомой аббревиатурой. А ещё Гомон увидел фонарь. Тот самый фонарь, который он оставил в спальне Диди Круглиевич. Теперь этот фонарь лежал рядом, на столике.
— Ну, всего хорошего, — тип встал.
— Вы забыли, месье.
— Что?
— Вот это, — Гомон кивнул на фонарь.
— Да? А разве это не Ваш? – удивлённо спросил тип.
Их взгляды встретились. Гомон промолчал. Солидный тип пожал плечами и положил фонарик в карман:
— Вот что значит лишняя кружка… Приятного вечера.
Человек ушёл. Гомон опрокинул ещё. Диди затянула «Где цветы»

А звёзды, как глаза, с упрёком наблюдали.

Гомон смотрел в окно: тёмные силуэты занимали позиции за деревьями сада.
— Надо уходить! – внезапно сказал крупный.
— Какая потрясающая мысль! – согласился маленький. Он ловко выхватил у Гомона «Узи», поменял магазин: — На чердак! С морковкой первый, пижон посередине, я замыкающий! – чётким тихим голосом, не терпящим возражений, скомандовал он.
— А где здесь чердак?
— Направо, винтовая лестница.
Они ринулись из спальни. Входную дверь уже грубо ломали. Маленький присел на колено, прицелился. Крупный зашипел:
— Вы спятили? Может это не по нашу душу.
Быстро поднялись по лестнице. Крупный вскрыл дверь на чердак:
— Дальше что?
— Слуховое окно, – сказал маленький.
Только крупный подошёл к круглому окну, как оно распахнулось, и в него влезла голова в маске. Крупный тут же обхватил визитёра, свернул ему шею, положил обмякшее тело на пол.
— Ну, Вы и хват…
Но крупный не обращал внимания, он достал мобильный телефон, тетрадь и начал лихорадочно фотографировать страницу за страницей.
— Вы что, припёрлись в дом с телефоном?
— А как я должен, по-вашему, делать снимки?
— Идиот! Они же по нему на нас и вышли! – маленький выбил мобильник и растоптал его.
Крупный выпучил глаза, открыл рот, но не успел произнести ни слова. На винтовой лестнице послышались шаги, маленький высунул руку с автоматом в проём двери, дал очередь вслепую. Кто-то заорал, что-то тяжёлое покатилось по ступеням вниз.
— Теперь всё, — маленький выскочил на крышу. Гомон и крупный слышали, как он пробежал несколько шагов, со двора раздалась беспорядочная стрельба. Прекратилась. Тело маленького застучало по черепице, шлёпнулось на траву.
Крупный тяжело выдохнул. Методично разорвал довольно толстую тетрадь на сотни мелких кусочков, сдунул обрывки с ладоней. Он ощупал убитого им человека в маске. Нашёл пистолет, проверил затвор. Посмотрел на Гомона:
— Я — Король Ящериц. Я всё могу.
Направился к лестнице. Кинул за дверь морковку:
— Ложись!
Когда он вышел, на ступеньках залегли трое. Три выстрела, трое распластались в более произвольных позах. Ещё две головы крупный прострелил, когда те высунулись из спальни. Спускаясь в вестибюль, он положил ещё четверых, пока его пистолет опустошённо не замер и он не получил две пули в живот, в ногу и очередь в спину от вынырнувшего сзади стрелка. Крупный упал, но встал; ещё три пули с разных направлений прошили его. Он качнулся и упёрся в рояль. Сел на банкетку, откинул крышку. Три человека разрядили своё оружие. Досталось и крупному и роялю. Трое судорожно меняли обоймы, когда истекающий кровью крупный поправил забрызганные на пюпитре ноты заиграл «Венгерскую рапсодию» Листа. На четвёртом такте, он как-то неуклюже сфальшивил, досадно поднял брови и накрыл собой чёрно-белые клавиши. Рояль издал тяжёлый минорный аккорд.

Пока внизу разворачивалось сражение, Гомон соображал. Всё стихло, его взгляд остановился на мёртвом человеке, лежавшем перед ним. «Мне день и ночь покоя не даёт, мой чёрный человек…».

Усевшись за руль, Гомон дрожащими руками завёл машину. Фары освещали пустую булыжную мостовую, проносящиеся мимо дома с ухоженными живыми изгородями были погружены в спокойный периферийный сон. Только в некоторых окнах лениво горел тусклый свет. Стрекотали цикады под сладкий запах цветущей липы. Самая обычная июньская ночь.

Три смелых зверолова.

Оставаясь незамеченным, Гомон проводил княгиню до хибары, в которой обитал гитарист Михаэль, вернулся к замку. Поставив машину в тени каштанов у обочины, отправился вверх по мостовой пешком. Уже стемнело.
Конечно же, в деревянном заборе должна откидываться хотя бы одна доска, и она откидывалась. Гомон проник во двор, двинулся к дому. Тут же к нему виляя хвостом, подбежала овчарка, он кинул приготовленный мячик, собака радостно устремилась искать игрушку.
Звёзды ярко освещали сад. В окнах замка было темно, плотно задёрнуты шторы. Гомон осторожно спустился по узким ступенькам в подвал. Включил фонарик, нашёл лестницу, попал в тёмный вестибюль. Поднялся на второй этаж. Вошёл в спальню. Как много книг. Осмотрел бюро, столик трюмо – ничего, обычная женская дребедень. Луч фонаря остановился на кровати. Откинул подушку в кружевной наволочке. Конечно. И непременно в розовой обложке и с нарисованным сердечком… Он держал искомую тетрадь в руках. И только в этот момент до него дошло, что он в доме не один. Хорошо знакомый звук спускаемого предохранителя звонко щёлкнул в тишине. Фонарь полетел в одну сторону, Гомон в другую. Сдавленный глушителем сухой треск; автоматная очередь прошила кровать, по которой перекатился Гомон. Тут же включился свет. По комнате летали лоскуты и пух расстрелянного пастельного белья. Гомон лежал под кроватью в ожидании следующей порции, проклиная себя за то, что не взял с собой револьвер. В спальне завязалась борьба. Гомон выглянул из-под кровати. Двое катались по полу, кряхтели и ругались.
— Разрублю! Как таракана!
— Убери грабли!
— Лобстеров любишь? Лобстеров! А-а!!! – заорал тот, что покрупнее, когда маленький извернулся и заломил ему руку. Свободной рукой тот тянулся к лежавшему оружию.
Тут они увидели Гомона и замерли.
— Это ещё кто? – первым опомнился крупный, спихнул с себя маленького. Теперь оба лежали рядом и смотрели на непонятно откуда взявшегося человека.
— «Узи», — вертел в руках автомат Гомон: — Ещё что-нибудь имеется?
— Какого чёрта?
— По правде говоря, мне наплевать на вас, даже не интересно. Всё, что я хочу, это уйти и можете дальше валяться здесь сколько душе угодно, вот только не люблю, когда в меня стреляют…
— Я всего-навсего хотел узнать который час, — искренне пролепетал маленький.
— Всё этот чёртов дневник…, — сказал крупный: — Так и знал, что этим кончится. Теперь всё. Отставка, изгнание. Позор.
— Британская Академия? А Вы, я так понимаю, из «Звезды Давида»?
Крупный и маленький переглянулись. Маленький покрутил пальцем у виска, крупный понимающе кивнул.
— Не хватает только ковбоя из НАСА. И всё это из-за пачки этого бумажного дерьма?
— Послушайте, как Вас там… Вы не представляете важности документа. Вы наёмник? Сколько Вам платят? Чёрт с Вами, Ваша взяла. Забирайте записи, меня вполне устроят фотокопии. Я, собственно, за этим и пришёл. Я сделаю снимки, моя организация будет всецело этим удовлетворена, Вы доставите оригинал заказчику и получите свои деньги.
— А ты что мне предложишь? Это же ты в меня стрелял?
— Всё! Всё, что Вас интересует! Вы только не нервничайте. Но мне нужен оригинал!
— Ах, ты, сучий потрох! Лобстеров любишь!
Двое опять сцепились в рукопашной, путаясь в ковре.
Вдруг распахнулась дверь. Вошёл абсолютно голый старик Рошфор с бокалом в руке. Не обращая внимания на окружающих, он подошёл к комоду, извлёк оттуда бутылку с коричневой жидкостью, наполнил бокал, вернул бутылку на место и вышел.
— Что это было?
— Вы тоже его видели? Лунатизм?
— Очевидно. С эксгибиционистскими наклонностями…
— Сумасшедший дом… Эй! Я избавлю вас от претензий. Забирайте, — Гомон бросил тетрадь в розовой обложке на пол: — Не стоит это того. Скажу, что не нашёл его.
Борцы остановились. Крупный бережно подобрал тетрадь, маленький достал очки и тоже уставился на обложку.
— О, это так благородно…
 За окном раздался звук моторов и визг тормозов. Залаяла Вета.
— Тихо! Гасите свет!
Маленький подскочил, щёлкнул выключателем.
— Что там? – спросил он шёпотом.
— У нас гости.
Четыре машины припарковались у ворот.
— Это ещё кто?
— А вот, похоже, и ковбои…, — крупный достал из-за пазухи морковку.
Вооружённые люди в масках перелезали через забор и рассредоточивались по периметру сада.
— … терозматика примктуального страгномирования …, — почему-то вырвалось у Гомона.

Мадам Круглиевич.

Русская княгиня, «старая проститутка», как охарактеризовала её дочь профессора Леграна, оказалась тридцатишестилетней блондинкой с узкой талией, работающей певицей в кегельбане «Бедный Йорик» в Датском квартале каждую ночь. Жила одна. Гомон долго не мог понять, что могло связывать эту шикарную, полную жизни женщину со сморщенным типом, которого он наблюдал на видео. Что ж, вероятно заумный пиздёж магически действует даже на русских дам. Пожалуй, на русских в особенности.
Понаблюдав несколько дней, Гомон сделал вывод, что оптимальное время для экскурса в замок ночь с четверга на пятницу. Княгиня в этот день уходит пораньше. Перед работой она навещает своего любовника гитариста Михаэля, а после ночной отправляется к местному газетному червю Трусичу. Таким образом, дома она окажется не ранее полудня, так что времени на проникновение и поиски документа отводилось предостаточно. В остальные дни её перемещение предсказать было невозможно. Как среди столь плотного графика она умудрялась уделять внимание Леграну, было удивительно.
То, что называлось «замок», предстало Гомону двухэтажным каменным домом с черепичной крышей, обнесённым деревянным забором, увитым кустами диких роз и крыжовника. Во дворе росли яблони, сирень, ромашки и бегала полугодовалая чёрная овчарка Вета. Навряд ли она представляла угрозу. Из обслуги, только сосед Рошфор (старый пьянчуга) приходил по понедельникам полить-подстричь газон и спереть из всегда открытого подвала пару бутылок.
Гомон посетил и кегельбан. Диди Круглиевич весьма прилично пела под аккомпонимент синтезатора. Вокруг неё крутилось много поклонников, но Гомон не заметил, чтобы кто-нибудь добился того, чтобы что называется «проводить». Где княгиня хранит дневник Леграна? Этот вопрос  был самый простой. Если их связь и впрямь была столь душещипательна, то, конечно в спальне. Не хранить же единственную драгоценную памяти вещь, которую листаешь каждый день, в сейфе за картиной какого-нибудь Сурикова. Пробраться в спальню не представлялось сложным делом. Либо через всегда открытый подвал, либо через не затворенное окно кухни на первом этаже, либо же через входную дверь, воспользовавшись ключом, который княгиня аккуратно оставляла под ковриком. Итак, размышлял Гомон, сегодня среда. Завтра ночью, как бы это было не прискорбно, я нанесу визит княгине. Положение обязывает.
«Леверсификация унконоидных сукриллов дестабилизирует баланс…»
Гомон вздрогнул. Оглянулся. Показалось…

Мадмуазель Легран.

-«…диструксионная диагностика конверториальных квартов позволяет фиксировать молекулярное расположение полукроннов в максимальной точке минуса и таким образом обеспечивается необходимое эктовое значение тервала для суммарного эвиста»…
Гомон выключил плеер, видеокассета с трудом выползла на божий свет.
— Эта двухчасовая лекция в конференц-зале академии всё что осталось, — утиралась под вуалью платочком черноглазая пышка, сидевшая рядом:  — Ведь отец перед смертью уничтожил все свои рукописные труды.
— А…
— А эту запись сделал Людвиг, мой брат. Тайком. Она чудом уцелела.
Гомон закурил, откинулся на спинку стула:
— Я, собственно, не понимаю, мадмуазель, чем я могу Вам помочь?
— Как? Разве Вы не понимаете, какого гения потерял мир?
— Ну-у… очень может быть… Вы хотите, чтобы я его воскресил? Чтобы он мог и далее читать подобную… свои лекции?
— Да нет же. Недавно мне стало известно, что сохранился дневник отца. Может быть единственное, что осталось от его гениального наследия. На поминках одна из его любовниц, некая Диди Круглиевич, русская княгиня из Кинешмы, проговорилась, что у неё в замке хранится старая тетрадка с автографом отца, «моего милого Сальватора», как она его называла. Вот мне Вас порекомендовали… Если бы Вы взялись… э-э… добыть эти бумаги…
— Купите их.
— Эта старая проститутка слышать не хочет об этом! И потом важно время. Наверняка про дневник уже пронюхали из Британской академии и из Израильского «Давида». Одна надежда на Вас! – она припала к руке Гомона и зарыдала.
— Иными словами, — Гомон аккуратно высвободил руку, плач прекратился: — Вы хотите, чтобы я выкрал дневник Вашего отца.
— Нет! Не выкрали! А вернули его идеи  и открытия миру, для которого он существовал!
— Прокрасться в замок русской княгини и обокрасть скорбящую женщину…
— Умолляюю!!! – декольтированные сиськи в траурном платье упёрлись Гомону в лицо: — Человечество будет Вам благодарно за этот подвиг.
«… терозматика примктуального страгномирования …» — вдруг начал воспроизводить видеоплеер.
— Хорошо, хорошо! – сказал Гомон отдирая от себя посетительницу: — Только выключите это!

Тёплый майский ветер подгонял тёмные тучки для ночной грозы, похотливо лаская радовавшихся весне людей. Юрий Ульяныч, пожилой мужик интеллигентного, аристократического вида (пиджак в клеточку, бабочка, трико, фланелевая шляпа, серебристые виски) внимательно читал объявление о новой платной парковке, открывавшейся во дворе пятиэтажного дома, в котором он проживал, занимавшее весь рекламный стенд у тротуара, на который, озираясь по сторонам, мочился его чихуахуа, вышедший с хозяином на вечернюю прогулку. Читал долго, шевеля губами, поднимая брови, прищуриваясь, кивая.
— М-мдя…. – спустя полчаса выдал Юрий Ульяныч: — Хуй проссышь, — и, складывая очки в футляр, добавил: — Тут без пол-литра не разобраться.
Столь лаконичный комментарий и последовавшее за ним логическое резюме несколько удивили сидевшую на стенде сороку Варю, давно мечтавшую клюнуть Юрия Ульяныча в глаз. Удивили не смысловой нагрузкой, а формой, в которой они были поданы. Варя задумалась.
Меж тем, заложив руки за спину, Юрий Ульяныч величаво проследовал вниз по улице. Подбородок был гордо поднят, невозмутимый профиль направлен по курсу движения, томный внимательный взгляд устремлён в грядущее, то есть впереди шедшую задницу. Шлёпанцы ритмично шлёпали. Суетливый чихуахуа трусливо трусил рядом.

Мужик. Типажный такой мужик. Лет пятьдесят – шестьдесят. В летних бежевых брюках, сандалиях, белой клетчатой рубашке с коротким рукавом. Мужик с пакетами, наполненными продуктами (очевидно, идёт с базарчика) останавливается у газетного киоска. Ставит пакеты на землю, покупает газетку. Нагибается подобрать пакеты, сыпется со звоном сдача. Ставит пакеты, собирает сдачу.  Берёт пакеты, картошка катится по асфальту. Начинает собирать картошку. Собрал. Берёт пакеты, из подмышки падает купленная газетка. Нагибается, подбирает газетку, из кармана рубашки падает пачка сигарет. Мужик с философским пониманием смотрит на пачку. Ветерок озорно задирает приглаженные на лысину волосы торчком. Мужик напоминает взъерошенного, но абсолютно спокойного воробья. Ставит пакеты, подбирает пачку…  Как долго мужик ещё методично жонглировал предметами неизвестно, поскольку он остался вне поля зрения.
Наблюдавший картину комичных манипуляций молодой человек, оставшиеся три квартала, шёл в приподнятом настроении, сотрясаясь внутренним смехом и озаряя непонятной глупой улыбкой встречных людей.